Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

– И ты считаешь, Клодетт справится с этим?

– Если это суждено сделать женщине, то тогда только Клодетт.

– А если она влюбится в Боба? И у проституток такое бывает!

– Это ничего не меняет. Напротив. – Чокки выпил до дна. В своем белом смокинге с широким розовым воротником и шелковым галстуком-бабочкой он выглядел так аристократично и высокомерно, что даже привыкшие к персонам королевской крови официанты, лишь собравшись с духом, обращались к нему. – Она сделает свое дело превосходно. И к тому же очень дешево…

– Сколько? – спросил Вилькес, как сын судовладельца, с детства привыкший к счету.

– Три ампулы фенилметиламинопропангидрохлорида… Лундтхайм, сын химика, с улыбкой сказал:

– На нормальном немецком – первитин, цена – целых три марки.

Ночью, уже ближе к утру (о чем можно было судить по блеклым краям неба), Боб проснулся. Клодетт сидела на краю постели, раздвинув ноги, сверкая изумительной наготой. Ее длинные волосы были высоко подобраны, а азиатское лицо пребывало в полудреме. Она что-то искала в своей сумочке на ночном столике.

Боб продолжал тихо лежать, притворившись спящим, и наблюдал за ней. Его не покидало ощущение счастья, и он даже вновь хотел закрыть глаза, чтобы подольше насладиться последней картиной: взрыв ее любовной страсти и крик счастья у него в руках. Но то, как Клодетт тихо отползла от него и как дрожали ее руки и тряслось все ее тело, когда она возилась в сумочке, насторожило Боба, и он застыл, почти не дыша.

На ночном столике появилась узкая блестящая коробочка. Клодетт открыла ее, извлекла маленький шприц, надела на него тонкую иглу, потом снова сняла ее, вынула из сумочки пакетик, вылила в шприц три ампулы с прозрачной жидкостью и снова надела иглу. Потом она осмотрела свое левое бедро, надавила указательным пальцем левой руки на выбранное место и подняла шприц. Дрожь в ней усилилась, казалось, что она уже стучит зубами.

Когда она собиралась воткнуть иглу в мышцу, Боб молниеносно вскочил и схватил ее за руку. Она обернулась, блеснув широко раскрытыми, холодными глазами, и набросилась на него, как пойманная в сети дикая кошка.

– Отпусти меня! Черт возьми, убери руку! Я сейчас укушу!

Ее голова соскользнула вниз, и Боб почувствовал, как ее зубы впились в его руку – хищно, безжалостно, с варварством, вытеснившим в ней все разумное, все человеческое.

– Отпусти! – закричала она снова.

Кровь из раны сочилась по руке Боба. Превозмогая боль, он не выпустил ее бедро и подобрался к ней ближе.

– Что ты делаешь? – задал он бессмысленный вопрос.

– Ввожу себе «дозу», идиот! Руки прочь!

– Это обязательно?

– Без этой штуки я – как мокрая тряпка.

– Что ты там колешь?

– Откуда я знаю? Я выменяла. Названия – на дурацких упаковках… Главное, чтоб помогало. Ну, хватит с тебя? – Она оттолкнула руку Боба, снова зафиксировала место и, прежде чем он успел снова вмешаться, быстро вонзила иглу в великолепное, загорелое, бархатистое тело. Пока Клодетт надавливала на поршень шприца и жидкость входила в нее, она откинула голову назад и широко открыла рот словно в немом крике. Потом она рывком вытащила иглу, надавила большим пальцем на место укола и повалилась вниз, упав поперек Боба. Ее груди оказались прямо перед его ртом – он поцеловал их и почувствовал, как дрожь унималась, тело обретало прежнюю упругость и разбухало в неописуемом блаженстве, как попавшая под струи воды сухая губка. Клодетт сползла с Боба и легла рядом с ним. Ее миндалевидные глаза, в которых еще несколько секунд тому назад отражалось безумие, вновь сверкали как звезды призрачного волшебного мира. – Иди ко мне, – сказала она тихо, почти пропела. – Ты нужен мне… теперь ты мне нужен… Я соскучилась по силе…

Боб не шелохнулся.

– Зачем ты это делаешь? – спросил он. Взгляд его задержался на месте укола.

– Я этим живу, любимый.

– Как часто? Ежедневно?

– По-разному. Если на меня вдруг находит, я должна это получить. Где бы я ни была. Позавчера я встала за пальму на Круазет и укололась. Ужасно, когда вдруг все кончается. Жизнь превращается в ад, все пылает во мне, вокруг меня, я высыхаю, не в состоянии ни ходить, ни говорить, ни стоять… И эта дрожь, эта проклятая дрожь, любимый… Весь мир исходит дрожью. – Она поцеловала его, сползла пониже и легла на низ его живота, как на мягкую подушку. – Все, что я зарабатываю, уходит на это. Я тебе не зря сказала: я дорогая. И я тебя снова предупреждаю. Забудь о «навсегда», иначе я пущу тебя по миру…