Уилбур Смит - Горящий берег

Анна взяла щетку с серебряной ручкой и занялась волосами Сантэн, расчесывая их по всей длине энергичными сильными движениями, отчего голова Сантэн запрокидывалась.

— Хочешь, чтобы я тратила время, слушая болтовню этих фертов? Словно гуси шипят! — Она так точно передала свистящие звуки английского языка, что Сантэн рассмеялась. — Нет уж, спасибо. Я ни слова не понимаю из ваших умных разговоров. Старая Анна гораздо счастливей и полезней на кухне, где может присматривать за этими улыбчивыми черными мошенниками.

— Папа Гарри хочет, чтобы ты присоединилась к обществу, он часто говорит со мной об этом. Мне кажется, ты ему очень нравишься.

Анна поджала губы и фыркнула.

— Хватит нести вздор, молодая леди, — решительно сказала она. Отложив щетку и набросив на волосы Сантэн тонкую желтую сетку, она закрепила под ней выбившиеся непослушные локоны. — Pas mal [47] Недурно! ( фр .) ! — Она отошла и одобрительно кивнула. — Теперь займемся платьем.

Она пошла за лежащим на кровати платьем, а Сантэн встала и сбросила с плеч купальный халат. Уронила его на пол и, нагая, остановилась перед зеркалом.

— Шрам на ноге заживает хорошо, но ты все еще ужасно смуглая, — пожаловалась Анна, потом остановилась, держа в руке платье, и задумчиво нахмурилась, глядя на Сантэн.

— Сантэн! — Голос ее звучал резко. — Когда у тебя в последний раз было нездоровье?

Сантэн наклонилась, подняла упавший халат и закуталась в него.

— Я болела, Анна. Удар по голове, заражение…

— Когда в последний раз ты была нездорова?

Анна была безжалостна.

— Ты не понимаешь. Я болела. Разве ты не помнишь? Когда я болела воспалением легких, я тоже пропустила…

— С самой пустыни! — ответила на свой вопрос Анна. — С тех пор как ты явилась из пустыни с этим немцем, с этим немецко-африканским полукровкой.

Она бросила платье на кровать и распахнула на Сантэн халат.

— Нет, Анна, я болела.

Сантэн дрожала. До этой минуты она уходила от ужасного предположения, высказанного сейчас Анной.

Анна положила большую мозолистую руку ей на живот, и Сантэн поежилась от этого прикосновения.

— Я никогда ему не доверяла — глаза кошачьи, волосы как солома, а в штанах большущая шишка, — яростно заговорила Анна. — Теперь я понимаю, почему ты не хотела говорить с ним, когда мы уезжали, почему обращалась с ним как с врагом, а не как со спасителем.

— Анна, у меня и раньше бывали задержки. Может быть…

— Он надругался над тобой, мое бедное дитя! Взял тебя силой! Ты ничего не могла сделать. Как это случилось?

Сантэн поняла, что Анна предлагает ей путь к спасению, и ей очень захотелось им воспользоваться.

— Он тебя заставил, верно? Скажи Анне.

— Нет, Анна. Не заставлял.

— Ты ему разрешила, позволила?

Лицо Анны стало грозным и мрачным.

— Я была так одинока. — Сантэн опустилась на стул и закрыла лицо руками. — Я почти два года не видела белого человека, а он был так добр и красив, и я была обязана ему жизнью. Как ты не понимаешь, Анна! Скажи, что понимаешь!

Анна обняла ее мощными, толстыми руками, и Сантэн прижалась головой к ее груди. Обе молчали, потрясенные и испуганные.

— Мы не можем его оставить, — сказала наконец Анна. — Нужно от него избавиться.

Ее слова потрясли Сантэн. Она снова задрожала и попыталась спрятаться от этой страшной мысли.

— Мы не можем принести в Тенис-крааль еще одного незаконного, они этого не вынесут. Позор-то какой! Одного они признали, но второго минхеер и генерал не примут. Ради всех нас, ради семьи Майкла и ради Шасы, ради тебя самой, ради всех, кого я люблю, выбирать нельзя. Ты должна от него избавиться.

— Анна, я не могу.

— Ты любишь того, кто тебя обрюхатил?

— Нет, уже не люблю. Я его ненавижу, — прошептала она. — О Боже, как я его ненавижу!

— Тогда избавься от этого отродья, прежде чем оно погубит тебя, и Шасу, и всех нас.

Обед превратился в кошмар. Сантэн сидела в конце длинного стола и изредка улыбалась, хотя глаза жгло от стыда, а отродье Лотара в животе казалось ей гадюкой, свернувшейся и готовой ужалить.

Высокий пожилой мужчина, сидевший подле нее, бубнил что-то, сопя носом, чем нестерпимо раздражал Сантэн. Кроме того, весь свой монолог он посвятил почти исключительно ей одной. Его загорелая лысая голова почему-то напоминала яйцо ржанки, однако глаза у старика были пустые и странно безжизненные, как у мраморной статуи. Сантэн никак не могла сосредоточиться на том, что он говорил, да и бормотал он нечто совершенно невнятное, словно на неизвестном языке. Она думала о новой опасности, которая так внезапно нависла над ней, угрожая существованию и ее самой, и ее сына.