Юрий Баранов - Позывные дальних глубин

Вновь Севера принимали Егора Непрядова как блудного сына, возвращавшегося домой после долгих странствий. Те же припорошенные снегом лысые сопки, толпившиеся по базальтовым берегам фьорда. И та же неласковая стылая вода, слегка парившая белёсым туманом. Все тот же знакомый трудяга-буксир, которому износу нет, с брызгами и тряской вез его по ухабистому фарватеру в Майва-губу, как и восемь лет назад, когда он прибывал сюда на старпомовскую должность. Теперь же дано предписание принять подлодку в качестве её нового командира. В сущности, дело не новое — ведь это был второй корабль, которым после окончания командирских классов ему доверяли командовать. И всё же волнений было куда больше, чем первый раз.

Он ждал и боялся свидания со своим прошлым, которое слишком о многом здесь ему напоминало, — о всём том, чему к добру или к худу суждено было свершиться в его судьбе. И вот опять Север — батюшка супился бровями густых туч, дышал промозглой сыростью осенней непогодицы и ждал от вернувшегося морехода исповеди за те прожитые им годы, что в трудах подводных прошли на Тихом океане. Предстояло сызнова понравиться Северам, сойтись характером и привычками со здешней глубиной, дабы не стала она чужой и враждебной, отторгающей от себя живую моряцкую душу.

На палубе неприкаянно и зябко. Валил снег с дождем. Промозглый ветер с собачьей злобой трепал полы новенькой Егоровой шинели, прихватывая за коленки. Но Егор упрямо не шёл в кубрик, будто студёной мукой исполняя взятый на себя обет долготерпения. Спрятавшись за рубкой, где не так сильно задувало, он до рези в глазах всматривался в знакомые очертания гранитных скал, как в лица старых друзей. Сколько им прежде здесь хожено-перехожено, а все же за сердце брало, — ведь было и у него золотое времечко, которое теперь вряд ли вернёшь…

Перебирая в памяти прожитое и пережитое, он сознавался, что только на Северах был всё-таки по-настоящему счастлив. С тех пор в его отношениях с Катей мало что изменилось. Каждый из них жил теперь вполне самостоятельно и независимо друг от друга, и тем не менее, хотя бы по документам, оба всё ещё числились мужем и женой. Егор смирился с таким положением. Ибо не только не мог, но и не хотел забывать Катю. Да и Степка оставался между ними, как говаривал до сих пор здравствовавший Егоров дед, «сам третей». Как его поделишь?.. К тому же развод, полагал Егор, едва ли прибавил бы лавров к «дубам» на козырьке его собственной фуражки. Ведь командирскую репутацию просеивали в политотделах и кадрах через такое мелкое сито, что иной раз тошно становилось от такой стерильной чистоты. Так и жил Егор, с головой уходя в службу и не помышляя о радостях иных, кроме корабельных, ограниченных пределами прочного корпуса. Возможно, что кто-то мог бы это посчитать слабостью Егорова характера, оттого что тот не в силах распорядиться собственной судьбой и окончательно порвать с женщиной, которая ушла от него. Да уж, верно, сказывался извечный Непрядовский удел — эта непредвзятая наследственная блажь — только раз любить и всю жизнь об этом назначении помнить.

Правда, Егор утешался тем, что служба шла у него своим путём и не хуже, чем у других, особенно если учесть, что накануне возвращения на Севера он приколол к погонам звёзды капитана второго ранга.

Сбавив ход, буксир начал резко уваливать на левый борт. Ближние скалы как бы нехотя расступились, и обозначили проход в Майва-губу. По мере того, как сокращалось расстояние до пирса, сквозь туманную дымку всё яснее прорисовывались очертания береговой базы. Егор вглядывался и не узнавал её. У подножья сопки вырос многоэтажный корпус казармы, напоминавший собой выбросившийся на берег лайнер, ярко светивший квадратами окон. Появились и другие постройки, заметно раздвинувшие пределы обжитой прибрежной зоны. Сам же посёлок, карабкавшийся вверх по склону сопки, также раздался и походил теперь на маленький городок с изломанными линиями улиц.

Вот и сестрицы-лодки, по-семейному тесно прижавшиеся бортами друг к другу у причала. На легкой волне они шало поводили статными боками, будто невесты на выданьи. А громада плавбазы, как сударыня-матушка, сердито выговаривала им простуженным голосом тифона и по-домашнему жарко дышала отработанным паром корабельных грелок, исходившим из большой трубы. У её неколебимого борта приживалками суетились прожорливые чайки, угодливо вереща про Егора «едет, едет…»