Александр Ильченко - Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

— Когда в путь? — бесхитростно и грустно спросил властитель всея Руси.

— Во вторник. Когда будет готов третий воз гранат.

— Так господи благослови! — и государь, перекрестив Омельяна, поднёс к его губам пухлую руку, затем что иначе своей приязни показать не умел. — Соизволяем…

И царь вздохнул, как ребёнок, у коего отнимают забаву, что так почему-то пришлась по душе.

Потом спросил:

— Нашему царскому величеству ты завтра снова станешь бить челом о какой-нибудь милости?

— Да, пане царь, — учтиво поклонился до земли Омельян.

— О чём?

— Повели, великий государь: в дороге не чинить мне препон! Чтоб не возбраняли твои бояре вывести из Москвы земляков моих, кто лишь захочет стать грудью за правое дело. И чтобы не гнать мне прочь от себя… дорогой к Мирославу… тех охочих москалей, кому неймётся в лихую годину своей кровью послужить братству, на кое народы наши присягали в Переяславе, ваше царское величество!

— Мы же пошлём к вам ратных людей.

— Сие будет когда ещё. А сейчас, государь, я верю, что твои москвитяне и люди курские…

— Чего захотел! — не без приязни усмехнулся властитель, весьма довольный тем дипломатическим политесом, что нежданно проявил в разговоре сей мужик. И государь сказал: — Мы повелим — тебе в дороге препон не чинить!

Они приложились к чарке ещё раз.

С непривычки быстро захмелев, тишайший царь попросил:

— Нам бы… того… какую-нибудь сказку!

— Сказки сказывать царь московский не велел?

— А ну его, твоего царя… — и царь, пьяненький, тихо, на дверь оглядываясь, по-ребячьи захохотал: — Давай, давай!

— Какую же?

— Повеселее!

— Так слушай…

Омелько начал так:

— Жил себе да был себе где-то да когда-то не больно башковитый царь…

— Королей да царей в сказках я умных и не видывал!

— Только в сказках?

Да и повел, прелукавый, дальше:

— А сей царь-государь… был ещё и слеп. И вот однажды прилетели в то царство да и сели на дубу три ворона. «А знаете ли вы, братики?..» — спрашивает один. «Что знаем?» — отзывается второй. «Я в таком-то царстве всех как есть людей ослепил». А третий ворон говорит: «Не по правде ты делаешь: кто виноват, кто не виноват, а ты ослепил всех. Ты б там, молвит, царя иль короля ослепил либо его родню, а не всё царство».

— Чтоб вороны да говорили так… не верю! — выразил сомнение монарх.

— Так то же сказка.

— Всё одно — не верю.

— «А можно и отслепить ослеплённых», — сказал второй ворон. «Как же это?» — «А так…» — и рассказал, чтó надо сделать, чтоб снова в царстве все прозрели. А под тем дубом хлопец спал прохожий. Подслушал беседу птичью. Да и пошёл к слепому царю: «Так и так, ваше величество…» — «А что ж тебе за доброе дело дать?» — «Свою дочку!»— «Ладно!» А когда хлопец вернул царю с царятами желанный свет божий, царь не позволил отслепить всё царство, весь народ. «Пускай тёмными будут!» — «Зачем же?» — «В тёмном царстве легче царствовать».

— Таких царей на свете не бывает, — молвил русский царь упрямо. — Не хочу я таких сказок! Ты лучше б нам что-нибудь такое… солёненькое!.. Захмелел я, вишь, малость. Никто ж не дознается. А? Ты — потихонечку! Ну? Да сказывай же! Может, что персианское иль арабское?

— Не умею такого. Однако… слушайте! — и повёл весёлый сказ — про молодого багдадца, — как тот, потеряв наречённую, искал её по всему свету, как на след напал в зачарованных владеньях старой-престарой ведьмы, как та ведьма обратила девицу в соловья, как велела юноше узнать свою милую меж другими певчими пташками, и сказка была долгой, с непристойными потешными похождениями и без глупых царей, и государю понравилась, и он уже верил, почитай, каждому слову.

— И вот он видит, — вёл рассказ Омелько, — в золотых клетках — семь тысяч соловьев. Как тут найти любимую?.. Ну как?

— Не знаю, — молвил царь.

— Вот поглядывает он и послушивает, да и примечает, что та ведьма тишком отделила одну клеточку и несёт из пещеры. Скорей прыг за нею, коснулся цветом папоротника золотой клетки, и вмиг развеялись…

— Вмиг? Верю…

— Вмиг развеялись злые чары. А наречённая кинулась ему на шею. Да юноша не исполнил ещё своего лыцарского дела. Он мигом обернул всех пташек…

— Вмиг? Верю…

— …Семь тысяч пташек вмиг обернул в девиц…

— Вмиг? Верю…

— А девиц — в молодух…

— Мигом? Семь тысяч?! Не верю! — и царь захохотал, как не хохотал небось с малых лет.

— В сказке чего не бывает!.. А хлопец воротился домой не только с наречённою, но и со сладким чувством исправно выполненного парубоцкого долга…