Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

– Ну и что из этого?

– Мало времени оставалось, чтобы освободиться от случайных людей. А такие там были. Чего говорить, если исполняющий обязанности председателя за день до мятежа обратился с просьбой освободить его, как непригодного к такой работе.

– Освободили?

– Не успели.

– Тут не успели, там недоглядели… Дыра на дыре.

Нимцович резко возразил:

– Не думай, что все слепы и глухи были! Знали – пороху в губернии хватает, белого офицерья скопилось как нигде, всю Двенадцатую армию здесь расформировали. И кой-какие меры приняли – в июне Чрезвычайный военный штаб создали. Только опередили нас офицеры – вот наша беда.

Словно сомневаясь, говорить ли об этом, Нимцович помолчал, понизил голос:

– Перед самым мятежом вопрос обсуждали: вызывать или не вызывать из уезда латышских стрелков.

– И что решили?

– Соломин из Горисполкома сказал – преждевременно. До этого с ним Лобов из штаба Красной гвардии говорил. Слышал краем уха – предупреждал, что в городе неладно, что заговор зреет. Называл кое-какие фамилии.

– И что же Соломин?

– Поосторожничал, так Лобову разрешение на аресты и не дал.

– Всех местных большевиков знаю, а о Соломине только недавно услышал. Откуда он?

– В шестнадцатом году эвакуировался к нам из западной губернии. Работал в часовой мастерской. Хороший организатор – как приехал, из еврейских беженцев кружок сколотил. После Февральской этот кружок в группу Бунда перестроил.

– Знаю я, что такое Бунд, – проворчал старый рабочий. – Правильно его меньшевистским хвостом обозвали. А как Соломин большевиком стал?

– Перешел к нам в марте семнадцатого. В апреле его в городской комитет партии выдвинули, после Октябрьской – в исполком городского Совета.

– Вот тогда чехарда и началась: Горисполком и Губисполком – оба большевистские – и друг друга арестовывали! Партийная организация поддержала Брестский мир, а Соломин – наш посланец – едет в Москву и голосует против! Как ты мне все это объяснишь?

– Не могу я тебе, Иван, объяснить. Сам у Соломина спрашивай.

– Теперь не спросите.

– Почему? – повернулся к Сидорину Резов.

– Слышал, Менкер хвастался офицерам, что выпустил в Соломина весь барабан из револьвера. Не стал и допрашивать, прямо на квартире…

– Жаль человека, – выдохнул Нимцович. – Дельный был, хоть и ошибался… Помню, разругаемся с меньшевиками в пух и прах, а он успокаивает: «О чем толковать? Если дерево зазеленело, то обязательно будет расти. Большевики победят…»

– Железное надо мужество, чтобы в этакой драке победить, – промолвил Федор Смолин.

– Почему железное? Обыкновенное человеческое, – тихо сказал Нимцович и добавил: – Просто нужно быть начеку…

Долго молчали, пока опять не заговорил Сидорин:

– Жив останусь – подам заявление в партию. Когда офицеры в штаб ворвались, мы с начальником караульной роты в канцелярии забаррикадировались, все документы штаба сожгли. Потом контрики дверь выломали. Вывели нас из штаба – у входа Менкер прикладом винтовки самолично вывеску штаба сбивает. Аж рычит, взопрел, а она не поддается. Спрашивает нас: «Коммунисты?» «Я – большевик», – ответил ротный. «И ты большевик?» – обращается Менкер ко мне. «Нет, – говорю, – беспартийный». Помиловал меня Менкер, на баржу загнал. А ротного тут же, у дверей штаба, пристрелил… И сейчас стыдно, что я тогда большевиком не назвался… Как думаешь, товарищ Нимцович, примут меня теперь в партию?..

Нимцович поднялся на ноги:

– Потом, парень, договорим. Пора, стемнело…

Общими усилиями спустили плоты на воду. Первым поплыл Федор Смолин, за ним Сидорин, Нимцович. Последним – Тихон.

Холодная черная вода ожгла ослабевшее тело, свела ноги судорогой. Тихон вытянул их – боль отпустила. Толкая перед собой плот, обогнул баржу с кормы.

Красное небо над горящим парком у Демидовского лицея отражалось в Волге. Тихон посмотрел вперед – среди красноватых перистых бликов головы и плоты были видны издалека.

Только чудо могло помочь узникам достичь берега, где без огней, правее Волжской башни, стояла «Пчелка».

Но чуда не случилось – их заметили, с берега застрекотал один пулемет, другой. Кто-то вскрикнул, застонал, последний раз вскинул руки.

Полоса светлых фонтанчиков вспыхнула перед Тихоном, одна пуля попала в плот. Тихон отпустил его, ушел в воду, набрав в легкие воздуха.

Когда вынырнул, плот уже унесло течением, а пули свистели над головой. Выбиваясь из сил, напрягая каждый мускул, захлебываясь, он заплыл за баржу. Кто-то подхватил его и перетянул через борт.