Яков Волчек: Последний рейс на «Яке»

Вбольшом городе редкая ночь обходится без происшествий… Лучше всех других это знают в отделениях милиции и на станциях «скорой помощи».

На дежурстве ночные минуты ползут беспокойно-томительно. Но вот черные провалы окон будто растаяли на стене. Можно погасить назойливую электрическую лампочку. Дежурство идет к концу. Врачи допивают из термосов холодный крепким кофе, дежурные в отделениях милиции, с опаской поглядывая на внезапно умолкнувший телефон, закуривают последнюю папиросу из смятой пачки.

Лейтенант Чилингарян обшарил все карманы, осмотрел все ящики письменного стола — папирос не было.

— Да. Продолжайте, пожалуйста. Я вас слушаю.

Ночной посетитель сидел неподвижно на краешке стула. Вряд ли он был курящим. Рассказывает такую странную историю, волнуется, а в карман за куревом не лезет. Да и не попросишь папиросу у потерпевшего. Не полагается.

— Так, я все понял. Значит, их было трое?

— Во всяком случае, мне показалось, что три человека. А может, где-нибудь прятались и другие, кто знает. Один — очень высокий, одни — маленький, один — толстый. Но лиц я не разглядел. Было темно.

— Ясно. Пытались вас ограбить?

— Нет. У меня было при себе немного денег, но они не интересовались.

— Пьяные они были?

— Нет, по-моему.

— Тогда как же понимать? Хулиганство?

— Я не знаю. Я возвращался домой от родственников. Было часа два ночи, когда мы разошлись. Я свернул в переулок и вот там встретил этих люден.

— Давайте подробнее. Один из них вас ударил?

— Нет, они меня не тронули.

— Откуда же у вас кровь на щеке?

— Это уже потом. Понимаете, я упал. Но это уже после того, как они ушли. Я побежал и упал.

— За вами гнались, что ли?

— Нет.

На дежурстве не полагается обнаруживать свои чувства. Можно думать: «Ты просто струсил, товарищ! Никто тебя пальцем не тронул, ты сам себя запугал. И для чего, спрашивается, ты к нам пришел, раз ничего с тобой не случилось?» Вслух работник милиции имеет право только беспристрастно поинтересоваться:

— А почему вы побежали?

— Даже не знаю, сумею ли объяснить… Только вы поверьте, что я не трус. Две воины прошел и награжден за отвагу…

Лейтенант Чилингарян слегка прищелкнул пальцами. Разок струсить может иногда даже самый отважный человек.

— Если говорить впрямую, вы для меня не являетесь «потерпевшим». Ничего вы, так сказать, не потерпели, кроме одной минуты испуга. Вас остановили на улице трое неизвестных и никакого ущерба вам не нанесли, а отпустили по-хорошему. Вот и все ваше дело. Правильно я говорю?

— Внешне, может быть, и правильно. Не ударили, не убили, и так далее. Но я убежден, что это очень опасные люди. Они могут неисчислимую беду наделать. И я определенно утверждаю, что со миом они не шутили, хотя напоследок стремились превратить все в шутку и даже подарили мне пачку сигарет…

— Ах, вот даже как? Сигареты подарили?

«Потерпевший» выкладывает на стол маленькую картонную коробочку.

— Ну что ж, сейчас вернется патруль. Посмотрим, что это за страшные люди, которые сначала угрожают, а потом дарят, понимаете ли, табачные изделия.

— Неужели вы думаете, что они все еще там и ждут, когда вы их поймаете?

— А вот посмотрим. Для чего им убегать, если они, по вашим же словам, ничего преступного не сделали? Я ведь могу им только лишь нравоучение прочитать да документы проверить, больше ничего. Состава преступления, так сказать, нету.

Дверь с улицы открывается. Громко топая, входят два милиционера. Один из них рапортует: ни в указанном месте и нигде поблизости ничего подозрительного не обнаружено. Все тихо. Город спит.

— Ладно. — Лейтенант Чилингарян внимательно рассматривает коробочку. Это начатая пачка, одни уголок у нее оторван и сигареты повалились наискось. — Вы оставьте нам заявление, опишите подробно все, как было. Мы попробуем разобраться.

Потерпевший садится за маленький столик в углу, ему дают чернила, бумагу. О чем писать?

На исходе ночи в глухом переулке вблизи дома его остановили трое. К нему подошел маленький ростом человек, а двое других остановились на краю тротуара под деревом. Голос у этого маленького был раздраженный, с повизгивающими нервными нотками, а все же сразу угадывалось, что это молодой голос. Одним щелчком можно было сшибить с ног этого наглеца. Но почему-то бессильно опустились руки.