Сесил Рот - Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции

Луццатто был автором еще одного произведения на итальянском языке. Он написал трактат о еврейских обычаях и ритуалах, в котором доказывал власть традиции. Однако этот труд так и не был опубликован, а рукопись затерялась. Та же судьба постигла еще одно его более мелкое произведение, в котором он, в соответствии с духом раввинов-реформаторов XIX века (и более того, словно предчувствуя одно из предлагаемых ими новшеств), объявляет, что ввиду конкретных условий в Венеции в субботний день позволительно путешествовать в гондоле [23] 23 Впрочем, в этом его на четыре столетия опередил раввин Исайя да Трани (Shibbale ha-Leket, под ред. Buber, c. 83). . Такая свобода духа прослеживается во всех его высказываниях. Он не верил — что в то время было редкостью — в чудесное спасение Десяти пропавших колен Израилевых. О каббале и в целом мистицизме Луццатто отзывался с крайним презрением. Он охотно признавал, что пророчества Даниила относятся к историческим событиям, а не к мессианским временам. Тогдашние христианские обозреватели, не в силах оценить такое свободомыслие (более того, оно было немыслимым за пределами иудаизма), заключали, что в некоторых местах Библии он признавал возможность ссылок на Иисуса. Кардинал Барбериго обычно вспоминал, как раввин, лежавший на смертном одре, не принял христианство лишь из-за насильственного вмешательства со стороны его возмущенных единоверцев. В таких условиях трудно понять, каким образом во внешний мир могли проникать какие-либо сведения о его намерениях; можно лишь представить, что кардинал принимал желаемое за действительное.

Против Леоне да Модены и Симоне Луццатто выступала ультраортодоксальная партия. Как ни странно, она состояла из «западников», а вовсе не из немецких или польских фанатиков, как следовало бы ожидать. Во главе ее стоял Самуэль Абоаб, чья биография живописнее любого романа. В начале XVII века из Португалии из-за опасной обстановки бежал некий марран по имени Андреас Фалейро, уроженец Вальверде (Лиссабона), сын Мануэля Тексейра и Франсиски де Солис. Вначале он обосновался в Антверпене, где считался солидным купцом. Позже он переселился в Гамбург, где объявил себя евреем и стал называться Якобом Абоабом. Он был одним из трех лиц, ответственных за покупку самого первого участка для захоронения в Алтоне в 1611 году и потому может считаться одним из основателей гамбургской еврейской общины. Он женился на некоей Беатрисе Гомес, также из семьи марранов. Их сын, Антонио Фалейро, он же Авраам Абоаб, принадлежал к числу основателей Гамбургского банка и содержал в своем доме одну из трех местных синагог. Сын Авраама, Самуэль Абоаб, родился в Гамбурге в 1610 году. В тринадцатилетнем возрасте его послали в Италию (куда ранее переехал его дед) с целью обучения. В Вероне он стал учеником Давида Франко, знаменитого ученого испанского происхождения, на чьей дочери-бесприданнице Маццалтоб он благородно женился. Он быстро прославился благодаря своим познаниям. Сначала он был раввином в Вероне, куда к нему приехали отец и братья и где он основал академию, которая также завоевала себе доброе имя. Позже его позвали в Венецию.

В Венеции Самуэль Абоаб участвовал в мессианском движении на стороне Шабтая Цви, словам которого вначале поверил; но в конце концов он признал свою ошибку и сыграл ключевую роль в изгнании Натана из Газы, пророка лжемессии, который к тому времени стал вероотступником. Маловероятно, чтобы он получал какую-то плату за свои услуги. Он принадлежал к богатой семье купцов, которые славились своей щедростью; у него ни в малейшей степени не было необходимости зарабатывать на жизнь своим служением в качестве раввина. Однако многие ученые того времени уступали ему репутацией. Знания его были необычными. Помимо древнееврейского и итальянского, он знал испанский, латынь и немецкий. Внук маррана, который почти не был знаком с еврейскими традициями, он стал знаменитым раввином, и вопросы поступали к нему не только из всех уголков Италии, но и из таких дальних мест, как Лондон и Гамбург. Самуэль Абоаб отличался крайней набожностью, граничившей с аскетизмом. Он регулярно постился, мясо ел только по субботам. Говорили, что по ночам он изучает Тору, как и днем. Подобно всем представителям своей семьи, он отличался крайним великодушием, за свой счет содержал самых нуждающихся своих учеников и лично носил материальную помощь в дома бедняков.

Его богатство, его положение в обществе и семейные традиции ассимиляции никак не сказывались на его внешнем виде. Более того, Самуэль Абоаб олицетворял собой реакцию в виде крайнего традиционализма. Он во всем был антиподом Леоне да Модены. Очень редко, лишь в исключительных обстоятельствах, он нехотя проводил публичные богослужения на местном языке. Других послаблений не допускал. Абоаб выступал против преподавания иудаизма неевреям; он запрещал носить маски, похожие на человеческое лицо; был против издания иллюстраций к Библии в виде гравюр, а также против легкомысленных пародий на серьезную литературу, которые по традиции читали в праздник Пурим. Он даже неодобрительно относился к курительному и нюхательному табаку; эти занятия, по его мнению, отнимали драгоценное время, которое можно было посвятить учению. Кроме того, он настоятельно советовал одному предтече сионистов, который собирался жить в Палестине, оставить эту затею. Именно к нему обратился за поддержкой выдающийся ученик Леоне да Модены, Азарая Пишо, знаменитый проповедник и талмудист. Он хотел осудить театр, который в то время открылся в гетто, с одобрения его убеленного сединами учителя-распутника. Трудно найти больший контраст между двумя современниками!