Сесил Рот - Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции

Примерно в то же время один генуэзский монах по имени Ансальдо Себа издал эпическую поэму на ту же тему. В наши дни она кажется напыщенной и в известной степени неаппетитной, но идеально соответствовала вкусам своего времени. Венецианская поэтесса была тронута комплиментом, сделанным героине-еврейке, написала автору благодарственное письмо и поздравила его, сообщив, что она спит, положив его поэму под подушку. Его немедленно охватило вполне понятное желание окрестить ее; в ответном письме, которое демонстрирует чудовищно дурной вкус, он призывал Сару отказаться от заблуждений иудаизма. Так началась их переписка. Помимо писем, они обменивались стихами, книгами и подарками. Священник прислал Саре корзину с лигурийскими фруктами. В ответ Сара послала ему свой портрет; но его слуга, удостоенный чести лично прислуживать ей во время визита в Венецию, сообщал, что подлинная ее красота превосходит все, что способны изобразить слово или кисть. К этим комплиментам примешивались более серьезные соображения. Нетрудно было убедить поэтессу прочесть Новый Завет, с которым многие обитатели гетто, как выяснялось из бесед с христианскими полемистами, были близко знакомы. Она даже начала изучать Платона и терпеливо, пусть и не убежденно, прочла сочинения испанского мистика Луиса де Гранада. Естественно, все это не принесло результата. Переписка продолжалась пять лет, с 1618 по 1622 год. Она носила дружелюбный характер, но не оказала никакого влияния на ясный еврейским ум. Себа умер разочарованным; он мог лишь поручить свою полную предрассудков подругу молитвам своих покровителей-аристократов из Генуи в надежде, что его неудачу в конце концов изменит какое-либо чудо.

То было не единственное противостояние, в котором оказалась замешана Сара Коппио Суллам. В 1621 году некий священник по имени Балдассаре Бонифаццио (позже епископ Каподистрии), который пользовался ее гостеприимством, написал памфлет, в котором обвинил ее в неслыханном преступлении: она отрицала бессмертие души. Сара ответила одухотворенным «Манифестом», весьма проницательно посвященным памяти ее отца. В «Манифесте» она умело защищалась от обвинений. Ее труд примечателен своей язвительностью, а также непоколебимой логикой; невольно кажется, что в некоторых местах в нем прослеживается умелая рука Леоне да Модены. Так, например, в одном абзаце она скорее пылко, чем деликатно, просит священника не воображать, будто его действия имели прецедент в Библии в виде примечательного поведения валаамовой ослицы! Этот труд, единственный из всех, был издан независимо, хотя ряд ее сонетов разбросан по разным источникам; хотя письма Себы к ней были напечатаны в 1623 году, ее ответы по вполне понятным причинам сочли благоразумным оставить в рукописи. 15 февраля 1641 года, когда она скончалась в сравнительно молодом возрасте (49 лет), Модена оплакивал своего друга и покровительницу; эпитафия, выбитая на ее надгробном камне, принадлежит его перу.

Достойным современником Симоне Луццатто был Якоб Мендес да Силва; одно время он считался одним из величайших интеллектуальных украшений венецианского гетто. Однако его еврейская идентичность была впоследствии совершенно забыта. В прежней жизни под именем Родериго Мендеса да Силвы он принадлежал к числу самых видных литераторов на Пиренейском полуострове. Его назначили королевским историографом при испанском дворе. Среди его сочинений — сравнение двух Кромвелей (1657), биография дона Нуньо Алвареса Перейры, главного коннетабля Португалии (1640), и многочисленные труды по генеалогии. Кроме того, он написал книгу о предках королевского португальского дома, которая вышла в Венеции в переводе на итальянский язык и посвящена маркизу Агостино де Фонсека — венецианскому патрицию португальского происхождения (на него, кстати, также доносили инквизиции, называя его защитником евреев. Обвинение основано на самых нелепых предположениях). Позже, когда ему исполнилось 70 лет, спасаясь от преследований инквизиции, Мендес да Силва уехал в Италию. Ему пришлось бросить библиотеку стоимостью 20 тысяч дукатов, а также все остальное свое имущество. Несмотря на преклонный возраст, он сделал обрезание и принял имя Якоб; к изумлению некоторых недоброжелателей-современников, он женился на восемнадцатилетней девушке. Вполне естественно, пожилому историку было трудно приспособиться к еврейским обычаям. Современники отмечали, что его редко видели в синагоге, и он никогда не носил филактерии. Более того, его свободомыслие (довольно часто встречавшееся у марранов и, собственно говоря, находившееся в полном соответствии с католической еврейской традицией) вызывало пересуды. Он был признанным гедонистом; сообщали, что он даже отрицает бессмертие души. Он придерживался весьма современных взглядов даже в связи с Библией; особенно он отрицал историчность Книги Есфири. По привычке он по-прежнему снимал шляпу при упоминании Иисуса и Марии и целовал мантию полемиста, представителя нищенствующего монашеского ордена минимов, Луиджи Марии Бенетелли, с которым находился в дружеских отношениях. Последний не мог понять склад ума такого человека. Однако то, что он, пусть и не соблюдая всех традиций, жил в гетто и носил красную шляпу, а не вышел оттуда и не занял принадлежавшее ему по праву высокое место в кругу интеллектуальной элиты внешнего мира, неопровержимо доказывает, куда было направлено его сочувствие.