Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

Они вдвоем склонились над столом, заваленным книгами. Шартье был несговорчив. Он быстро сортировал книги, отвергая большинство предложенных сочинений. Однако недовольные гримасы прелата отнюдь не смущали Фуста. В конце концов, Людовик XI, весьма довольный первыми парижскими изданиями, по-прежнему покровительствовал печатникам. Он оказывал поддержку двум факультетам, на которых занимались гуманитарными науками. Один находился в Валансе, другой в Бурже, поскольку Сорбонна категорически отказывалась потворствовать интеллектуальной распущенности. Не стоило удивляться, что Шартье пребывал в дурном настроении. Ему было известно, что университетские профессора тайно посещают печатников. Поэтому какая разница, даст он разрешение на публикацию какого-то произведения или нет. Книга все равно будет выпущена.

Гийом Шартье вспомнил, как показал Вийону урезанное издание «Государства» Платона, плохо переплетенное, со множеством ошибок, продававшееся из-под полы. Сидя в камере, на волоске от виселицы, Вийон сразу же понял важность этого текста. В самом деле, король настолько проникся идеями Res Publica, «общего достояния», что захотел воплотить их. Именно по его соизволению Марсилио Фичино перевел на французский записки Николая Кузанского о принципах правления народом и для народа. Людовик XI восторгался его идеями до такой степени, что находил «прекрасными» последние произведения, представленные охотниками за книгами на одобрение короны. Благодаря эпитету «прекрасный» ( belle ), который взяли на вооружение и придворные, и университетские профессора, теперь литературу называли не иначе как «беллетристика». Странно, что наука не разделилась еще на «прекрасную» и «уродливую».

По мере того как епископ отодвигал к краю стола отвергнутые сочинения, печатник послушно складывал их в ящик. Там вперемешку валялись трактаты Лукреция и неаполитанские мадригалы, чертежи небесного свода и любовные истории.

Когда Гийом Шартье наконец ушел, Фуст бессильно опустился на стул. Он открыл ящик стола, достал оттуда «Завещание» Вийона и наугад прочел несколько строк. На этих страницах жили шлюхи и высокородные дамы, разбойники и нотариусы, дворяне и ремесленники, образы пронзительно-трогательные и уродливо-гротескные. Любовь и вкусная еда занимали персонажей стихов куда больше, чем вопросы о форме земли: плоская ли она, круглая или четырехугольная. Ибо Вийон не просто глашатай новой эры, он могильщик эры минувшей. Он подвел черту под умирающей эпохой. А сам отказался умирать вместе с ней. Он скрылся, одурачив кюре и жандармов, честолюбивых королей и жадных епископов, завещав легенду о себе и мотив своей песни тому, кто захочет принять это наследство. К людям завтрашнего дня он не обратился ни с пламенным воззванием, ни с убедительной речью. Он просто им подмигнул.

Дождь барабанил по флорентийским крышам, на ветру хлопали створки ставней. С грозным ревом ветер врывался в трубу таверны, но, пока протискивался через нее, задыхаясь от золы и копоти, его звучный рык превращался в глуховатый жалобный стон, который и доносился из очага. На скамейках теснились тосканские крестьяне в лохмотьях и флорентийские горожане, закутанные в плащи. Когда дверь таверны с грохотом распахнулась, ледяной холод хлестнул их по щекам. Задрожали огоньки свечей, готовые вот-вот погаснуть. На пороге появился здоровенный верзила. Широкие плечи, укутанные в подбитую мехом накидку, перегородили дверной проем, не пустив в помещение порыв ветра. Вошедший всматривался в полумрак, пытаясь разглядеть лица, словно кого-то искал. Владелец таверны собрался было его отругать, но слова застряли у него в глотке, когда прибывший повернулся к нему. Усмешка терялась среди глубоких рубцов и шрамов на его лице и была похожа на открытую ножевую рану. С большим облегчением хозяин увидел, что тип закрыл наконец за собой дверь и направился вглубь зала.

В углу сидел монах с опущенным на глаза капюшоном. В растрескавшихся ладонях он сжимал кружку горячего сидра, чтобы согреться. Когда на стене появилась гигантская тень человека в накидке, монах даже не пошевелился.

— Брат Бенуа?

Тот кивнул. Великан опустился на скамью и налил себе выпить.

— Какие новости из Галилеи?

Вместо ответа монах поднял кружку, сделал большой глоток и рукавом вытер губы. Капюшон скрывал его лицо, торчал один только подбородок, при красноватом свете очага выделялась искривленная линия губ, чуть приподнимаясь к скулам.