Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

Молодой человек пригласил путников подкрепить силы едой и вином. Фичино в это время убрал со стола документы и рукописи, переставил кресло, стряхнул пыль с рукавов платья, словно ему предстояло принять у себя какое-нибудь знатное лицо.

Когда Мартин и Бенуа наконец появились, он поднялся поприветствовать их. Монахи застыли с раскрытыми ртами, забыв приличествовавшие случаю слова. Их восхищенные глаза жадно шарили по книжным полкам, на которых громоздились тома в дорогих переплетах и перевязанные лентами свитки пергамента; повсюду виднелись медицинские или измерительные инструменты. Здесь было так же много редкостей, как в подвалах брата Медара, но отсутствовали замки и решетки. Скамейки и приставные лесенки словно приглашали порыться на полках и свободно взять любую понравившуюся книгу, и никакой сварливый карлик не преграждал путь дубинкой. Это и была основанная Козимо знаменитая Платоновская академия, которой могли пользоваться все любознательные и жаждущие просвещения умы.

На полке, расположенной за письменным столом Фичино, несколько книг стояло не корешками, а лицевой стороной обложки. На всех был вытеснен герб Медичи, обрамленный девизом на древнееврейском. Ученый помедлил, дав посетителям время прийти в себя, затем обратился к Бенуа, решив, что именно он в этой паре главный. Фичино не знал, что его спутник, высокий худой монах, здесь для того, чтобы сдерживать и обуздывать старшего по возрасту.

— Полагаю, вы знакомы с мессиром Федерико.

— Я встречал его пару раз. Прекрасный печатник и книготорговец…

— И превосходный друг.

— Весьма хитрый тип к тому же. Я удивлен, что он так легко позволил заманить себя в ловушку.

Фичино, задетый этим замечанием, решил, что обмен любезностями пора заканчивать.

— Позвольте?

Монах протянул котомку. Когда с его шеи соскользнул ремешок, он испустил вздох облегчения. В течение всего пути он не выпускал драгоценный сверток из поля зрения, постоянно ощупывал его, разворачивал и заворачивал, подкладывал под голову во время сна, стискивал руками, когда шел. Избавившись от ноши, он почти без сил рухнул на стул. Усталость, которая накапливалась неделями, сковала его члены.

Фичино размотал тряпки, развязал веревки и открыл железную шкатулку. Осторожно вытащил манускрипт. Ему, директору Платоновской академии, доводилось изучать подлинники трудов Платона, Горация, Вергилия, переводить трактаты эпохи Птолемея, но он даже представить себе не мог, что когда-нибудь ему придется держать в руках поистине священный текст. Он с опаской прочел первые строки. Это действительно были те самые записи. Каждый абзац начинался словами: «Я сказал, я спросил, и Иешуа ответил… Иешуа сказал…» Документ был надлежащим образом скреплен печатью первосвященника. Тело Фичино пронзила дрожь. Рядом с печатью стояла подпись, начертанная уверенной рукой по-древнееврейски, — подпись свидетеля.

С трудом преодолев волнение, мессир Фичино вновь принялся читать. Он продвигался медленно, запинаясь, выделяя голосом паузы и восхищенно покачивая головой, словно ослепленный чистым светом. Здесь столько мудрости, человечности, радости. Все сказано. В нескольких словах — и навсегда.

— Что здесь написано? Вот здесь. Мои глаза не разбирают.

— Простите, учитель, я не читаю по-арамейски.

— Так ты не читал эти записи?

— Мое мнение мало что значит.

Фичино был несказанно удивлен этим признанием. А также отсутствием простого любопытства. Авиафар тоже не мог понять, почему Франсуа никогда не интересовался содержанием священного документа, хранение которого было ему доверено. Словно он боялся. Словно ознакомление с рукописью было бы святотатством, а не свидетельством веры. Переубедить Вийона оказалось невозможно. Он не хотел знать последние слова Иисуса.

Когда Фичино закончил читать записки Анны, уже совсем стемнело. Профессору пергамент показался слишком новым. У специалистов подобная степень сохранности могла вызвать подозрение. При свете фонаря Фичино склонился над столом. Он слегка поскреб кожу костяной палочкой, подул на пергамент, сметая мелкие пылинки, а проступившие царапины присыпал каким-то серым порошком, похожим на пепел. Авиафар, не отводя глаз, следил за каждым движением ученого, боясь, как бы его рука не дрогнула и не повредила драгоценный документ. Вытянув шею, чтобы лучше было видно, он вновь и вновь перечитывал священный текст, пока Фичино работал. Язык был превосходным, хотя и бесстрастным, почерк четким и уверенным. Почерк первосвященника. Но более всего его потрясли слова Христа, казалось, самые обычные, простые. Иудей не должен принимать их на веру, тем более пленяться ими. Фичино тоже не скрывал волнения, он еле сдерживал слезы, боясь, что они капнут на священный манускрипт.