Елена Чудинова - Возвращение Ганимеда [синематографический роман - фрагменты]

ФРЭНСИС

Слушай, Эдви, а что из себя со вчерашнего вечера изображает Билл?

ЭДВИН

А почему ты спрашиваешь? Ты же сама хотела что-то там мне показать по секрету, так?

ФРЭНСИС

А я и не говорю, что недовольна. Просто я два дня обдумывала, как бы это похитрее устроить, а тут вдруг он сам отказывается вылезать из дому. На кого он надулся — на тебя или на меня?

ЭДВИН

Да ни на кого. Просто у него сплин.

ФРЭНСИС

Что у него?

ЭДВИН

(снисходительно) А, верно, откуда тебе знать. (популяризаторским тоном) Джентльмену положено впадать в сплин. Мы же не французы какие-нибудь… Ну, скучать, только очень сильно, и думать о смерти, что все незачем и так далее. Понятно?

ФРЭНСИС

(растирая озябшие в перчатках руки) Нет.

ЭДВИН

(скучающе) В Итоне все, у кого хороший тон, в это впадают. Читала хоть элегии о кладбищах? У нас принято в одиночестве бродить по кладбищу. (презрительно) Есть, конечно, такие, что не ходят, ну да это тупицы, которым вообще ни до чего дела нет, кроме бокса по Квинсбери.

ФРЭНСИС

(с излишней догадливостью) Ну а здесь-то из чего в это самое впадать? Все равно никто не увидит.

ЭДВИН

(не совсем уверенно, ибо логичность довода представляется ему бесспорной) Ну, надо же все-таки держать форму… (более веско) В деревне воздух действует — не углядишь, как станешь жизнерадостным, словно банальный сквайр-собачник. (критически) А тебе, Фрэнни, надо пить уксус.

ФРЭНСИС

(удивленно) Зачем уксус? Ты вообще в уме?

ЭДВИН

А то в тебя не влюбится никто, кроме неотесанной деревенщины. Вон у тебя какие щеки розовые. И не ври, что от мороза.

ФРЭНСИС

Влюбится, кто мне надо. И без уксуса, не волнуйся.

ЭДВИН

(поставив ногу на черную мокрую скамейку, стягивает перчатку и сбивает ею снег со своего сверкающего ботинка) Мне-то что волноваться. (Проделывает то же самое со вторым ботинком.) Во всяком случае это буду не я.

ФРЭНСИС

(улыбаясь довольно) И много еще более, чем ты думаешь.

ЭДВИН

(недоумевающе) Что?

ФРЭНСИС

Я слишком умна, так?

ЭДВИН

Ничего, это еще мало кто успел засечь. Я, понятно, за чистую монету уже не приму, но с другими ты прекрасно научишься прикидываться дурой. Разумеется, не сейчас, а когда понадобится.

ФРЭНСИС

(Отступая к кустам барбариса, чуть припорошенным снегом. На ветвях — с полдюжины уцелевших с осени ягод, похожих на коралловые бусы, разбросанные небрежной рукой. Их теплое красное свечение кажется единственной Рождественской деталью хмурого дня.) А вам с Биллом и прикидываться не надо! Эти ваши кладбища — глупость на глупости!

ЭДВИН

(обезоруживающе улыбаясь) Знаешь, мне и самому иногда так кажется. (О чем-то задумывается и довольно глубоко. Мрачнеет.) Слушай, далеко еще до твоего сюрприза? Здесь не самое удобное место для прогулок.

ФРЭНСИС

(с расстановкой) Близко, Эдви Вир, близко…

Идут молча. Фрэнсис пробегает несколько шагов, оглядывается посмотреть, насколько опередила Эдвина. Дожидаясь его, садится на ветку вяза, близко склоненную к земле, раскачивается, стряхнув на себя снег.

ФРЭНСИС

(напевает, раскачиваясь)

«Спи-качайся, дитя несмышленое,

В колыбельке дубовой резной.

Бойся женщин, одетых в зеленое,

И в лесу под осиной не стой…»

Соскакивает с ветки, так, как Эдви уже поравнялся с вязом. Идут дальше.

ЭДВИН

(смеривая Фрэнсис внимательным взглядом своих светло-серых глаз, которые кажутся в зимнем дне прозрачно-серебряными) А скажи, Фрэнни, это правда, что ты «играла с Лэди Бланш»?

ФРЭНСИС

(метнув на него взгляд, полный скрытого удивления и живого интереса) А с чего ты это взял?

ЭДВИН

Билл мне говорил, что сам видел.

ФРЭНСИС

(тайно завязывая узелок для размышления) А разве ты веришь в такие вещи, Эдви?

ЭДВИН

Нет. Но Билл не станет врать. То есть не станет врать мне.

ФРЭНСИС

И поэтому ты веришь тому, во что не веришь?

ЭДВИН

Вот именно.

ФРЭНСИС

(сквозь зубы) И очень хорошо.

ЭДВИН

(раздраженно) Ну и куда мы в конце-концов идем?

ФРЭНСИС

Никуда. Мы уже пришли.

Деревья редеют, полукругом отступая от площадки перед небольшой часовней, покрытой с одной стороны реставраторскими лесами. С первого взгляда видно, что эта грубой каменной кладки часовня — по меньшей мере ровесница замка, но, в отличие от него, не подвергалась наружним перестройкам. Это примитивная романика с ее грубой силой устремленности к небу и тяжелой невозможностью взлета. Она кажется скорее частью пейзажа, чем зданием, все же когда-то сложенным людьми.