Елена Чудинова: Держатель знака

В сторожке удушливо пахло едким и влажным паром, поднимавшимся от шинелей, разложенных на печке.

— Стреляют, Юрий… Еще стреляют, слышишь?

— Расстреливают, Вишневский. — Некрасов поднял голову: в пробивающемся через слепое заледеневшее окно утреннем свете античные черты его лица показались Вадиму серыми и страшными. — Кому там, в Бога душу, стрелять? Конечно, в лесу сейчас наши — но в таком же нелепом положении, что и мы. Соединиться нет никакой возможности: господа-товарищи прочесывают лес. Отсюда и стрельба. Остается сидеть и… пить. — Юрий негромко рассмеялся и, взболтнув оставшийся в стакане самогон, выпил.

— Мне больно на тебя смотреть — как ты можешь, Некрасов? — По обыкновению юнкерских дортуаров 2, они чаще всего были друг с другом на «ты», но по фамилиям. — Как ты можешь спокойно слушать эту стрельбу?

— Зрители спектакля в любой момент могут сделаться действующими лицами. Ergo 3— ты тоже можешь не беспокоиться.

Вишневскому, от острого ощущения нависшей опасности нисколько не опьяневшему, действительно было больно, как всегда бывало в тех случаях, когда вылезало наружу циничное бретёрство Юрия. Пожалуй, только Юрий и был на такое способен — пить в сторожке лесника, в полном красных лесу, словно от гарнизонной скуки, за сотню верст от противника…

— Кстати, — качнувшись на табурете, произнес Юрий. — Не перемена ли декораций?

Он напряженно прислушался и резко вырвал из кобуры наган. Взял на прицел дверь и Вишневский, тоже услышавший скрип на крыльце.

Тяжелая, набухшая дверь со стуком распахнулась.

На пороге, с наганом в руке, стоял молоденький прапорщик в белом, ловко сидящем романовском полушубке, который за версту изобличал в нем штабного.

— Извините мое вторжение, господа, — негромко сказал он, опуская наган. Приятный голос, сейчас звучащий чуть хрипло, с такой же достоверностью выдавал своими интонациями москвича.

— Поздравляю Вас, поручик. В нашу келью запорхнула штабная птичка, — снова засмеялся Некрасов. — Чувствуйте себя как дома, г-н прапорщик.

— Спасибо, Вы крайне любезны, — с легкой насмешливостью в голосе ответил прапорщик, скорее падая, чем садясь на лавку у двери. Глубоко, с облегчением вздохнув, он положил наган рядом, вместо того чтобы засунуть в кобуру, и снял фуражку — упали на глаза отросшие темно-русые волосы.

«Господи, какой еще мальчик», — невольно подумал Вадим.

— Вы, похоже, также побывали во вчерашней передряге, г-н прапорщик? — спросил Юрий.

— Да, г-н штабс-капитан. Я прибыл вчера с пакетом из штаба — едва проскочил через окружение. Собственно, я должен был немедля обратно — но этого уже не получилось, можете себе представить, — прапорщик рассмеялся, будто рассказывал о чем-то веселом. — Отборные части бросили, к слову сказать. Красные курсанты Новгородских пехотных курсов командного состава, части генерала, ах, pardon, красного командира Николаева 4…

— Так это Вы привезли вчера тот пакет из штаба?

— Да.

— А известно Вам, что было в этом пакете?

— Разумеется — нет.

— Беру на себя смелость раскрыть Вам эту военную тайну Полишинеля. Вы прорывались давеча через окружение с тем, чтобы сообщить, что оное готовится. Таким образом, героизм вашего поступка несколько умаляется его исключительной целесообразностью. Ох и материли же мы штабных!

— Надо думать! — Прапорщик улыбнулся. — Отменный анекдот с театра военных действий — впрочем, и не такое порой случается. Кстати, извините мою неучтивость, господа! Прапорщик Сергей Ржевский.

Невольно вздрогнув, Вадим украдкой взглянул на Юрия. Тот словно бы не обратил на прозвучавшую фамилию внимания, но казался уже совершенно трезвым.

— Я в какой-то там боковой линии потомок рубаки-гусара, — добавил прапорщик небрежно, несколько недоумевая, почему его фамилия вызвала эту заминку.