Елена Чудинова: Держатель знака

Собственно, то, что изучать право Женя уехал в Питер, и было очередным вариантом «срыва», очередным, только более продолжительным побегом из тихой домашней пристани.

«Ведь я и не знаю его совсем… Я его в первый раз вижу. Дико, странно, так вот ни с того ни с сего понять, что у тебя есть брат, жизнь которого для тебя — самое дорогое из всего, что тебе дорого. Потому, что его жизнь — Дар Божий. Потому что он — чудо, которого я почему-то не видел раньше… Он не изменился, ничуть не изменился, словно к нему и не прикасалась вся армейская грязь… Он какой-то чистый, удивительно, нечеловечески чистый… И быть чистым для него так же естественно, как дышать. Не знаю, но голову на отсечение, что его этот, как сказано у Гумилева, „оскорбительно жгучий бич“ не касался, такие губы — серьезные и чистые не могли быть осквернены прикосновением чего-то грязного, случайного… Иначе бы на них не было этого отпечатка чистоты. Господи, да что со мной такое? Я чуть не молиться готов на эту его таинственную чистоту… Невыносимо больно, что он — здесь, ему здесь не место. А ведь когда я узнал, что он сразу после гимназии поступил на ускоренные военные курсы, тогда еще — на германскую, я просто как-то сразу забыл об этом. И вот он здесь.

Мне-то здесь место, по многим причинам — место. Это — искупление: и за Нелли, и за то, что я как-то сразу сломался, поплыл потоком своей мути, а вместо этого должен был идти… Ведь было и во мне — я знал куда. Но и порчинка тоже была — изначально. Таким, как он, я никогда не был».

— А ты не ответил, — Сережа курил, стряхивая пепел в окно.

— Если хочешь правду… Я счастлив тебя видеть, но, будь это хоть тысячу раз правильно, радоваться тому, что вижу на тебе военную форму, все же, извини, не могу. Уж очень нейдет она к тебе, Сережа

— Избитая философская проблема: несовпадение формы и содержания. — Сережа засмеялся и погасил о подоконник длинный окурок английской папиросы. — Но какова бы ни была зависимость одного от другого, привыкнуть к этой форме я сумел. Скажи, Женя, как ты понимаешь Причастие?

— Как символ.

— Это было бы символом, если бы это был обряд. А это — Таинство.

— Я отнюдь не исключаю эзотерического наполнения происходящих при нем действий.

— Относя эзотерическое наполнение к действиям, ты выставляешь за суть Таинства суть обряда. Если, конечно, ты не отказываешь обряду напрочь в эзотерическом содержании.

— А как ты понимаешь Пресуществление? — спросил Евгений, с жадным интересом вглядываясь в лицо брата.

— Буквально. Я пью Кровь и ем Тело. Это — страшно. Но это необходимо. Иначе не будешь иметь части с Ним. Причастие — часть — сопричастность. Сопричастность крови. Меня привела сюда кровь Причастия.

— Что ты имеешь в виду?

— Бежать своей части в посланном испытании — трусость. Трусость уклоняться от кровавого причастия, Женя, сейчас грязно быть чистым. Нет, чистеньким. Потому, что сейчас это возможно только за чей-то счет. Я причастен к крови. Я лью и проливаю ее, значит — причастен вдвойне, как тысячи других, идущих страшной человеческой дорогой, и я не пытаюсь с нее свернуть.

— We always kill the men we love 6.

— А знаешь, Женя, ведь по-настоящему убиваешь только один раз. Первый. Ток захлестывающего торжества — от сжавшей наган руки — по всему твоему существу, ток, пронизывающий как-то странно слившиеся в одно существо душу и тело… А потом, нет, не раскаяние, не страх, чушь, книжность, Женя, просто как-то не веришь, что это сделано тобой… Ведь в это так до конца и не веришь.

— Сережа…

— Да, Женя?

— Ты знаешь… Мне хочется тебе отдать одну вещь — не спрашивай почему. Просто мне кажется, что так было бы правильно. — Не дожидаясь ответа, Евгений расстегнул ворот — Сережа заметил, что брат стал носить нательный крестик — под крестиком же на шелковом шнурке висела небольшая синяя ладанка из замши. Евгений снял ладанку, и, словно избегая получающейся театральности, не одел, а просто протянул ее Сереже.

— Что в ней?

— Увидишь… Потом как-нибудь. Она не зашита.

Почувствовав, что происходящая сцена не должна быть продолжительной, Сережа слегка улыбнулся и, вытаскивая портсигар, заговорил о другом.

— Знаешь, Женя, а все же хорошо, что она возникла именно здесь, на Дону.

— Что?

— Белая идея.

— Река русской славы? Да, все это довольно элегантно складывается в символ.

— Странно, когда символ складывается на твоих глазах.

1912 год. Москва