Юрий Окунев - Навсегда [книга лирики]

Что не могут, ценя идеал абсолютный,
Не оценивать в долларах тут же и фунтах,

Смотрит мимо и тех, восклицающих: «Гений!
А каков колорит! А игра светотени!»

Смотрит, смотрит она, любопытных минуя,
На того, кто влюбился в нее, как в живую,

И кто в утренний час, когда спят парижане,
Двадцать лет к ней подходит с немым обожаньем.

Кто однажды решил все вопросы, ответы
И ушел из директорского кабинета.

Навсегда. Не колеблясь. И не был печален.
Ну, а люди вокруг головами качали.

Говорили о том, что он болен, бесспорно,
Что поступок его — отклоненье от нормы.

О, блюститель рассудка, о, праведник хмурый,
Отклоненье от нормы Петрарка с Лаурой?

Отклоненье от нормы Беатриче и Данте?
— Но ведь он — рядовой! Ну а те-то — гиганты!

Будет ханжеский голос твердить мне усердно.
Нет, по праву любви он такой же бессмертный!

Он — кто счастье всей жизни обрел в ее лике.
Самый обыкновенный. И самый великий.

Луна-парк, ты проверка на детство
И, быть может, последнее средство,
Чтоб спастись от старенья души.
И пришла сюда женщина с мужем.
Ох, поход в Луна-парк ему нужен.
Тормоши его, тормоши!

Обреки его на веселье,
Хоть на чертовой карусели,
Хоть на дьявольском колесе,
Чтобы смог позабыть все на свете,
Внял тому, чем сильнее нас дети,
Чтоб на миг стал таким же, как все.

Он художник. Он все понимает.
Будто мед с настроенья снимает
Зоркий, все примечающий глаз.
Она ждет ну хоть миг отвлеченья,
Чтоб забыл о своем назначеньи,
Чтобы душу ужалил хоть раз!

Как азартно она его тащит,
Чтобы стал ошалевшим, шалящим,
Спутал краски, поступки, слова.
Было все с ним достойно и ярко,
Не хватало лишь Луна-парка,
Вакханалии озорства.

Я хочу, чтоб они все забыли,
И подталкиваю к автомобилю:
Только детства спасительна быль.
На рискованном повороте

Настоящую близость найдете,
Сев в игрушечный автомобиль.
Он себя пересилить не может.
И она восклицает: «О, боже!..»
И садится, и правит сама.

Может, трезвость всей жизненной сути
В том и есть, чтоб отдаться минуте,
Чтоб казалось, что сходишь с ума.

Беды, горести, лихолетье —
Все машины повытрясли эти.
Как смешно и забавно снуют.
Для нее это только паренье.
У него же работает зренье
И рождается новый этюд.

Так увлекся он, что не слышит,
Как зовет она, как мальчишки
И толкаются, и кричат.

Не смешно ей. Чего-то ей жалко.
И уходят, уходят из парка
Навсегда. И о чем-то молчат.

Секрет искусства… Он совсем не прост.
Пришел, смотрю я: юноша-то встанет…
Его я не увижу в полный рост,

А все ж поверю, что до самых звезд
Не кто-нибудь другой, а он достанет.

Но почему так вера зазвучала —
Ведь тут движенья только лишь начало…

Начало! Но теперь всегда во мне
Есть чувство завершенное вполне.

Пусть горе безысходное нагрянет,
Спасенья нет… И вот, как в полусне,
Мелькнет надежда: юноша-то встанет…

Судьба мне скажет: ничего не жди…
И ничего не будет впереди,
И все, что в жизни ждал, тебя обманет,

И все же дух повергнутый — воспрянет,
Едва, как в детстве, защемит в груди,
Едва лишь вспомню: юноша-то встанет…

Тот юноша, он все еще встает,
Он говорит со мною, он зовет:
— Иди своей дорогою бескрайней,—

Все дальше от кладбищенских ворот,
Не на меня смотри, смотри вперед,
Заката в жизни нет — один восход.
Запомни, имя этой веры: РАЙНИС.

Так было, так есть и так будет всегда:
Нас женщина вводит в стихи, в города…

Помедлила. Тихо спросила — Начнем?..
Но только не спрашивайте ни о чем!..

И если мы с вами за Ригу взялись,—
Пойдемте сначала на улицу Пилс.

И я подчинился, пошел за ней вслед,
Ступая на плиты неведомых лет.

И прежде чем нам в переулок войти,
Она выбирала подходы, пути.