Юрий Гречко - Паром через лето

Она не слушает — внимает,
окаменелая навек,
вас до нее приподнимает
вниманья стереоэффект!

…Так дышит просека — устами.
И чьи‑то прошлые следы
ведут на выпуклый хрусталик
незамерзающей воды.

Так ваша исповедь — деревьям,
когда останетесь одни
в березняке заиндевелом,
прошитом строчкою лыжни,

когда вы полуинстинктивно
костер сложили вдалеке,
молясь, чтоб горло отпустило,
на тарабарском языке…

Полыхнула ночная солярка
из нутра жестяного ведра.
Неподвижно и сонно стояла
вровень с лесом сырая вода.

Омывая высокую землю,
не тревожима плеском весла,
горький вкус приворотного зелья
в берегах, как в ладонях, несла.

Кто там светит, дорогой измучен .
через топи прозрачных болот?
Меж крутых ли осенних излучин
перевозчика сон не берет?

Привставая с дырявой рогожи,
что‑то слышит в просторе пустом,
все он слышит свое. И прохожий,
знать, свое, прикорнув под кустом…

Когда‑нибудь зимой
приедет старый друг.
И первый взгляд его,
короткий, словно возглас,
напомнит мне о том,
что наш прекрасный возраст
уже проснулся в нас
и насторожил слух.

Когда‑нибудь зимой
мы станем лампу жечь
и выдумаем все,
что было нашим прошлым,
и жизнь пересечем,
и не заплатим пошлин
иных, чем этот стол
и сбивчивая речь.

Когда‑нибудь зимой
мы все сообразим
в мученьях наших жен,
в их горестных поступках
и назовем любовь
возможностью подспудной
принять простую мысль,
что мир неотразим.

Когда‑нибудь зимой —
ни раньше, ни поздней —
нас тайно охранят
домашние пенаты
дыханьем батарей
от участи пернатых,
и мы переживем
десяток снежных дней.

Когда‑нибудь зимой,
в начале иль в конце,
мы вспомним наконец,
мы вспомним друг о друге!
Под горьковатый чай,
под строгий окрик вьюги
не в первом говорить —
в единственном лице…

В отечестве синих небес,
в оконце болотной воды
шумел, запрокинувшись, лес,
мерещился холод звезды.

Бреду от куста до куста
под скрипы попутных телег,
минуя грибные места
и гать из березовых слег.

И чую смущенной душой,
что в тихо густеющей мгле
толики тепла небольшой
уже не хватает земле.

Выходит, настала пора
вернуться в пустое жилье
и явной работе пера
все тайное вверить свое.

Веселые мысли внушать
о долгой зиме впереди,
холодным простором дышать
до колющей боли в груди.

Талое озеро среди ландшафта,
гнезда пустые в роще вороньей.
Кажется, вброд переходит ольшаник
тихое небо с дорогою вровень.

Словно бы камень литографический
кто приложил к снегам ноздреватым,
чтобы явился рисунок травинки
с завязью ландыша, что назревает.

Все невозможней пуститься обратно,
будто корнями в тебя поврастали
заросли эти и свет из дубравы,
где колея почернела местами.

Долго метался и колобродил,
не согревали кумиры чужие.
Может, и были они благородней,
но ни один — непросохшей ложбиной.

Ни одного не помянешь отныне —
стоит шагнуть на дощатую кладку,
шарик рябины и воздух теплыни
под языком ощутив, как облатку.

В районной гостинице, дивно пустой,
сегодня встаю на постой.
Случайный сосед заглянул невзначай,
к себе зазывая на чай.

И чтобы дорожный блюсти этикет,
я снедь собираю в пакет —
подсохший за долгие сутки езды
набор холостяцкой еды.

Блаженно застолье январских ночей
при свете казенных свечей.
«Какие снега!..» — возглашает сосед
прелюдию долгих бесед.

О эти беседы в средине зимы,
в которых участвуем мы —
невольники службы и черной пурги,
что крутит — ив окнах ни зги.

О чем — не упомню… Скорее всего —
о музыке века сего,
о жизни и смерти, схлестнувшихся вдруг
стремительней вольтовых дуг.

Он Пушкина чтит и, почти нараспев,
на койку присесть не успев,
«Послания» выплеснет горечь и гнев,
внезапно лицом побледнев.