Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

На кладбище «Дойна»
лежал мой отец, красивый, спокойный,
под июньским небом высоким,
перед голубым горизонтом широким,
лежал он смуглый, согретый солнцем, родной,
его седые волосы
ветерок шевелил рукой.

Отец казался крупнее ростом,
выглядел он значительно
и удивительно просто,
и всем видом своим говорил мне отец,
что ничего тут страшного нет
и не значит, что это — конец.

И тогда я впервые почувствовал
свою принадлежность к тому,
от чего оторвался я
когда-то,
родившись для бытия, —
а теперь восстановлена связь
через жизнь,
через солнечный перевал,
когда своего родителя,
плоть родную,
туда передал…

…Не перечеркнуть, не переправить
и часы назад не переставить,

и, как на скрижалях, навсегда —
с чем нельзя смириться никогда…
………………………………………………
Врач со «скорой помощи» укол
сделал и не то, похоже, ввел.

Дочь вернулась с выпускного бала —
на глазах
отца ее не стало.

Жизнь-халтурщица такой сюжет
выдала — бессмысленнее нет.

Или жизнь — дешевка, графоманка —
это смысла высшего изнанка?

Или из такой белиберды —
и судьба и подлинность беды?

Знать не дано и не надо —
сколько листьев у сада,
сколько в кудрях волос,
сколько на небе звезд,
сколько следствий у каждой причины,
сколько дней до твоей кончины…

— Как умирают деревья,
знаешь ли ты?
У них между жизнью и смертью
не видно черты.
Сохнет ствол,
а листва жива,
словно смерть не вступает
в свои права,
взмах косы продолжается год,
чтоб не чувствовался переход
в молчаливый строй сухостоя…
Исполать
умирающим стоя!

— Но страшнее, чем смерть, —
умиранье,
то соскальзыванье в увяданье,
обессиливанье — не спеша
убывает душа
и теряет соки
до того, как исчерпаны сроки…

— Да, но как умирают цветы!
Ни смятения, ни суеты.
Пусть слетают, как головы с плеч,
но они-то умеют сберечь
безболезненный свет красоты.

Понимаешь ли ты?

Я не умру, пока живу,
не так уж это глупо.
Бросаюсь в росную траву,
гляжу в бездонный купол,
и в синеву лечу-плыву,
и убеждаюсь наяву,
что не умру, пока живу.

Смешны обуянные страхом,
Что все мы становимся прахом, —
Кругом происходит иное!
Из праха восходит живое.

Вот пара. Целуются двое.
Беснуется пух тополиный…

Земля — существо шаровое,
Растет, как опара, живое,
В нем главное дух, а не глина!

Есть цель у Вселенной немереной —
Побыть во плоти и мечте,
Недаром ведь матерь-материя
Светло зачала в темноте.

Поколенья сменила столица,
сорок лет прошло или дней? —
но она повторяется в лицах
тиражами своих типажей.

Я свидетельствую очевидцем —
это воспроизводство людей.

Лишь сменили наряд персонажи,
в исполнителях — нация та же,
за спиной незапамятный стаж,
и вращается сценой история,
обновляется лишь бутафория,
изменяется лишь антураж.

Незримо взрослого себя
вокруг себя несет ребенок
и, изнутри его лепя,
лишь довершает свой рисунок.
Душа сперва телесна. Ей
пространство выдано на вырост,
где контуры биополей —
живого будущего выброс.
В себя врастая, как в пальто,
плоть познает предела косность.
Неограничен мир зато
под черепом,
где тоже космос.
Любовь как солнце нам дана,
подобна черным дырам
зависть…
О ты, пространства кривизна
вокруг талантов
и красавиц!
Помножим внутренний объем
на внешний —
выйдет бесконечность,
а если в степень возведем
живую память —
будет вечность!
Мир внутренний тем и велик,
что он — теченье
(тело — русло),
возник в веках его родник,
в просторах будущего —
устье.
Художник, возрасты сплетя,
произошел не от мартышки —
пророк,
поклонник
и дитя
в нем пребывают,
как в матрешке.