Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Ту пристройку, где мы жили,
Перемогшую войну,
То гнездо в бивачном стиле
Разобрали по бревну.
На стене остались двери
От второго этажа,
Удивленные потерей,
Словно прошлого душа.
Обнаженные обои
На ободранной стене
Смотрят в небо голубое
Отрешенно, как во сне.
И, галдя, летят рядами
Воробьи на провода.
Жизнь, надышанную нами,
Ветер выдул навсегда.
Но Москва оставит в силе
Как немеркнущий мираж
То пространство, где мы жили,
Стены сбросивший метраж
…Был приезжим я когда-то,
Но в меня вплела Москва
Обретенья и утраты,
Нити личного родства.

Это мой сын в казахстанской степи
ночью стоит на посту,
весточку маме он шлет по цепи
звезд — через их высоту:

— Здесь ни друзей, ни Москвы, никого,
ветер на тысячи верст.
В этом пространстве от мира сего
нет ничего, кроме звезд.
Снег завивается, пусто, темно.
Шапка, шинель, воротник…
Мама, хоть холодно мне, а тепло,
видишь, окно и ночник.
Вечером шел, улыбнулся казах,
яблоко дал и сказал:

«Вот у дороги тот низенький дом.
Ты не смущайся, что рано уснем:
двери открыты всю ночь — для тебя,
чайник на малом огне — для тебя…»

Светит ночник, как земная звезда.
Этого мне не забыть никогда.

Я своими руками хочу развести
друг от друга подальше
саблю и горло,
пулю и сердце,
топор и тополь,
пламя и знамя,
любовь и кровь, —
постойте, не смейте
притягиваться
и рифмоваться!

После боя — как до боя — снова
солнце и небес голубизна.
Тишина над полем Куликовым
и над Бородинским тишина…
………………………………………………
Разрушитель всегда расторопней строителя,
но его торжество — поражение:
распадается след разрушений,
и от тысячи войн
на земле не осталось следов,
зеленеет трава,
солнце в окнах домов,
жизнь свои утверждает права.

…если только забыть,
что мы в веке двадцатом
и в руке разрушителя
появился невидимый атом…

У преступника руки не связаны,
он гуляет и пьет вино, —
пусть неузнанным, безнаказанным
до поры остается, но
заражается смертью убийца,
кровь его разъедает ржа,
все дела его тленом отмечены,
а глаза, как лишай, обесцвечены,
и лишается духа душа.
Знак бессмертия в нем изуродован,
и его самого без следа
небо в звездах,
земля и вода
отлучают от хоровода,
исключают из круговорота
мироздания
навсегда.

Кто за себя любимую любить
поручит?
Но придумано удобство:
другому можно приказать убить…
Какое над зверями превосходство!

Учить моральным нормам с высоты
теории —
не так уж это сложно.
Я посмотрю:
а что позволишь ты
себе,
когда себе позволить можно?
Что может клен себе позволить?
Он
листвой листает собственный закон.
У клена нет проблем. Он без затей
осуществляет то, к чему назначен.
А у людей полным-полно идей
взамен путей к единственной задаче:
наращивать не силу, а добро.
Как это злободневно,
как старо!
Все за прогресс.
Откуда ж черный дым?
Освенцим, Хиросима…
В самом деле —
предела нет возможностям людским,
а в самый раз подумать о пределе!
Двадцатый век
почти изжит и прожит,
но всё для всех
решит его итог:
не то, чего достичь уже не сможет,
а что себе позволить он
не смог.

Философская шпаргалка
не рифмуется с душой.
Истина пряма как палка,
мир, однако, — шаровой.

Равновесье — на пределе,
а качанью нет конца,
и качаются качели
и раскачиваются…

Вот Рим, властитель мира,
который перерос
себя, свои победы,
окраину не видит,
где в тихом Вифлееме
рождается Христос,
и знать о том не знает
прославленный Овидий.

Певца любви нескромной,
творца «Метаморфоз»,
на край другой забросит
опальная галера…

Христос еще подросток.
В империи склероз.
Незримо
не из Рима
взошла иная эра.