Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Как же так случилось, Византия?
Пестовала прописи святые…
От тебя за все за тыщу лет
Не остался ни один поэт.

Как ты умудрилась, Византия,
Просуществовать бесплодный срок?
Не остался ни один вития,
Ни один ученый и пророк.

Ни тебе Евклида, ни Платона,
Ни тебе Гомера, ни Назона…

Потому ударил час последний
И чужой народ в твоем дому,
Бессловесный призрак потому
Мается тоской тысячелетней…

Я был от рожденья левшой,
но приспособился к большинству,
когда стал большой…
Вот так и живу.

Произошла согласовка,
наладилась некая связь,
но переполюсовка
мне даром не обошлась.

Переводчиком приспособлен
к этому и тому,
всех я понять способен,
себя не пойму.

Где левое-правое космоса?
Я мир в голове несу,
как два полушария глобуса,
удерживаю на весу.

Как быть с тобой, непосильная
душа перекрестка дорог,
двойственная, как Россия, —
не запад и не восток?

Гармония недостижима,
но мастер — правша ли, левша —
знает: любовь неделима,
как родина, как душа.

Эта бесконечная прямая —
времени непостижимый ход…

На меня в упор и не мигая
с любопытством жутким смотрит кот,
мне внушает все наоборот:

— Время завихряется, кругами
ходит проторенною тропой,
кружится, как небо с облаками,
прошлое стирает за собой.
Современник я любого века,
чую время лучше человека,
на меня, как ты, глядел Сенека:
новости — по сути — никакой!

В автобусах, набитых туго,
сограждане, в час пик
всего мы дальше друг от друга,
когда друг к другу мы впритык.

О человек! Ты царь. Твое величество
толпою стать не смеет!
Когда ты переходишь весь в количество,
любовь к тебе слабеет.

Зря над тобою знаки или числа
выводит в небе тайнописью стриж,
пока в своей неповторимой жизни
отсутствуешь, беспамятствуешь, спишь…

На перекрестке,
где вечно визжат тормоза,
бьются машины
в неделю по два раза,
дом панельный стоит стеной,
в сотах сто обитателей
к окнам спиной
глядят в телевизор на матч мировой,
блещут глаза
у болеющих «против» и «за»,
ветер, ночь,
визжат тормоза…

…Но прогресс
упаковывать мастер:
заперты в лифте, в троллейбусе,
в метро и в салоне лайнера,
закрыты в отдельной квартире,
замкнуты в роли,
однако
имеется внутренний свет
и зеркальце мысли, —
кто-нибудь этот солнечный зайчик
пусть попробует шапкой накрыть!

— Во всем необходимо разобраться!

— Но как тут разберешься, если в жизни,
на шаровидной шахматной доске,
тебе доступен крохотный участок
и черта с два отыщешь верный ход!

Часы твои стучат неотвратимо,
подталкивают: ну, давай ходи,
валяй, не разбирайся, — по догадке,
инстинкту, интуиции, наитью,
наудалую и напропалую,
играй вслепую — говорят, что есть
судьба, везенье — вывезет кривая,
давай ходи, не то тебя пойдут…

Мужчина с положением
хлопочет,
вверх по ступеням прет,
по степеням,
а женщина прекрасная не хочет
стареть
и глухо плачет по ночам…
Чем ты оброс?
Все совершенней средства,
а цель? Она скользнула стороной.
Как будет выглядеть твое наследство,
когда за той окажешься чертой?

Неужто было голубое детство
и молодости зайчик золотой?

После долгой войны,
голодухи, разрухи —
брюки клеш
и порыв в романтическом духе
молодежь,
«без конца и без краю мечта»…
Убедит ли меня площадей суета,
что сегодняшние
старики и старухи —
это та молодежь,
это именно та?

Время жизни твоей состоит
из высот и пустот —
не линейка с отметками возраста,
не черта между датой рожденья и смерти,
а тобою творимая
пересеченная местность,
горный пик с твоим именем,
личный рельеф,
уходящий в туман, в неизвестность…