Jānis Rokpelnis
(p. 1945)
Сорок пять лет назад сборником «Звезда, тень птицы и другие стихотворения» буквально взорвал традицию и канон, после чего к местной системе стихосложения оказалось возможным адаптировать все, что угодно.
А пятнадцать лет назад я назвал Ояра Вациетиса понимателем, Берзиньша – историком и Яниса – музыкантом. Сегодня, как ни пошло это звучит, я готов именовать Рокпелниса «певцом». Арионом – в пушкинском смысле. Его необычайно жесткий, жёлчно искрящийся от собственной сухости слог делается вдруг мягким и грациозным, без капли влажной податливости и надрывно-хамоватого интима, то иронично, то литургично певучим.
конец, начало – раковины створки
нам нужно выжить между двух огней
не думая про жемчуг; в нашем море
он, знаешь, не растет; зато янтарь
не сын морской, но мокнущее время
ползет, ломая сосны под собой
нас осень заливает янтарем
зима выкусывает равнодушной пастью
и нужно выжить между двух огней
забыть про жемчуг; борозду свою
меж двух захлопнувшихся створок протянуть
не янтарем, не жемчугом – землею
Моя кровь без ошейника ходит
В переулках, где горличий рай.
Я не дам осекаться породе,
Ветром каменным врубленный в край.
Я булыжником взят на поруки,
Кирпичами, что плещут в крови.
У нее, как у уличной суки,
Есть для всех поцелуй по любви.
Ходит кровь без стыда и без чести,
Закипая на каждом огне…
Не сдаваясь, покамест нас вместе
Не поманит к последней стене.
«Из болотной руды ковались мои доспехи...»
Из болотной руды ковались мои доспехи,
а сверху дата изготовления: сегодня.
Кто же копал руду в заветных курземских чащах
и, прикинувшись изготовителем канджи —
иначе как объяснишь эту мифологическую машинерию —
добыл готовую кольчугу, на которой
нет фирменного знака « Herzog Jakob », но что-то
нечитабельно понятное, как пояс из Лиелварде?.. Да, кстати,
обыкновенны эти доспехи: для песен и мотыльков —
дверь нараспашку, зато абсолютно надежны
против пуль и низкопоклонства.
«Все труднее зябликов нести...»
все труднее зябликов нести
для продажи на птичий рынок
эти зяблики тяжелеют
год от года
словно что-то у них на сердце
эта тяжесть ломает весы
эта тяжесть ломает весы
даже те что стоят на бойнях
«Когда его проткнула одна из улочек Вецриги...»
когда его проткнула одна из улочек Вецриги
из раны
хлынули гроздья рябины
капли рябины
на брусчатку
лишь умирая он сбросил маску
вишневая косточка ему надгробьем
«Мой язык уплывает не споря...»
мой язык уплывает не споря
от твоей серебристой слюны
в час когда унимается море
и видит сны
над сосновой болезненной чащей
над волной затирающей след
выпадает все чаще все чаще
белый снег белый снег белый снег
верно он только отзвук проклятья
друг случайных бессмысленных фраз
этот снег оборвавший объятья
наших рук наших губ наших глаз
в дверях:
круглая ночь черное яблоко
комбинация из тишины и порога
чешуей обрастает сердце
и уплывает
небо зябнет. Ведро
начинает звонить в колодце
и пальцы горят жидким пламенем
в звездной рубленой хвое
путь перелетных птиц
Детство сетчатки, ветер,
да, очевидно, пронизывающий ветер,
земной фундамент сложен из ветра;
поцелуй растворен во времени и пространстве,
еще не уточненный ничьими губами,
жарко горящий спросонок.
Да, детство сетчатки, ветер —
осушитель слез, шуршащий ресницами;
пальцы искрятся, омытые снегом.
А это значит (звездный сух песок):
Была звезда (а теплый берег рядом,
Здесь под ногами, можно даже взглядом…)
От гибели всего на волосок.
«Всё что могу о смерти знать я...»
всё что могу о смерти знать я
расскажут мне твои объятья
Стикс твои жилы омывает
друг в друге мы не заживаем
ищу последнюю из лестниц
с последней лампочкою вместе
в тебе как в дреме увязаю
и никуда не исчезаю
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу