Иосиф Гальперин - Между Белой и Черной

Представляя себе аварию до выезда на шоссе или в пробки, я резко увеличиваю в своем воображении вероятность. Суеверные люди считают, что вероятность повышается и в действительности, если говорить о будущей возможной беде. Практический смысл суеверия в том, что заранее переживать модальность негатива – значит, ухудшать сопротивляемость организма, значит, повышать вероятность беды.

Близок к этому и страх заводить привязанности: а вдруг придет разочарование? Или с животными: ведь они могут умереть раньше меня, мне придется это переживать, как уже приходилось с собакой, котом, черепахой. Поэтому с радостью завел попугайчика, думал, они лет на сорок заряжены. Потом узнал, что волнистые живут лет десять-двенадцать. А Петруша к нам на балкон прилетел, уже вполне оперившимся и самостоятельно говорящим, как раз лет двенадцать назад…

С Петрушей связан, пожалуй, самый физиологически сильный – животный! – страх в моей жизни. В ту субботу после долгих разговоров накануне с возлияниями в политтехнологической компании я с трудом разлепил глаз уже после полудня. Сразу обомлел: прямо напротив глаза сидит кто-то зелененький с хвостом и говорит мне, целя острым носом в зрачок: «Ну ты хоть что-нибудь помнишь?!». Я опять зажмурился и покрылся холодным потом: вот она, «белочка», белая горячка – допился до чертиков, зелененьких с хвостиком!

Спустя пару мгновений открыл осторожно тот же глаз, потом второй – Петруша, собака, сидит на расстоянии сантиметра! А у стены вдоль двери от хохота сползает Люба. Оказывается, попугай сидел на одеяле не один час, ожидая, пока я проснусь. И стоило мне приоткрыть глаз, как он тут же выдал кодовую, по его мнению, фразу. Накануне часа в два ночи я, рассупонившись при виде родного предбанника, пошел по стенке к открытой Любой двери. Она изумилась: «Как ты в таком виде до Митина добрался?», я честно сказал, что не помню. Тут вот она и выдала фразу, так запомнившуюся попугаю, сидевшему на ее плече.

Получается, если верить физиологическим ощущениям, что больше всего на свете я испугался потерять разум. Стать живым трупом. Хотя, может быть, физиологии в данном случае верить не нужно, дрожь и пот были вызваны похмельем…

20 ноября 2008 года.

У кого как, а у меня перестройка и Горбачев прочно связаны с дырявыми трениками.

Тогда Андропов только отправился на лафете к Кремлевской стене, и все без стеснения обсуждали, кто придет следующим генсеком. У меня это происходило в Баку, в гостинице, кажется, тогда «Интурист» или «Националь», которая считалась цековской и стояла на самой набережной у площади. Через шесть лет на площади начнутся митинги азербайджанцев, требующих независимости, а тогда висели красные лозунги. В 84-м Гейдар Алиев, уже перебравшийся в Москву, и его бакинские сменщики были лизоблюдно лояльны к советской империи, а наши гиды по азербайджанской столице с гордостью демонстрировали достижения республиканской промышленности. На каждом представляемом нам заводе экскурсию вел знающий человек. Обычно армянин.

Еще не оглушил Спитак, не ужаснул Сумгаит, не предъявил будущего Карабах… Я и представить себе не мог, что относительно скоро присланный из Москвы Примаков с помощью Лебедя и других полковников подавит танками мятеж в Баку, и пострадают не те, кто громил и убивал перед этим армян, а мирные жители. А я, вместе с несколькими сотнями не боящихся граждан, из-за этих событий буду призывать под стенами Кремля к отставке главного советского руководителя. Горбачева, о котором всерьез впервые подумал в Баку.

В гостинице вечером после обязательной программы общались участники всесоюзного сборища. Комсомол собрал для показа, как «широко шагает Азербайджан» (Л.И.Брежнев, монументальная цитата украшала многие бакинские здания), руководителей молодежной печати всей страны. Но умер наследник «железного Феликса» и появилась непредусмотренная программой тема для обсуждения. Так получилось, что я развивал эту тему в драных тренировочных штанах в беседе с двумя тонными высокопоставленными дамами, приятными если не во всех, то во многих отношениях.

Я не был главным редактором, был всего лишь ответственным секретарем башкирской молодежки, к тому же единственным в истории Союза беспартийным ответсеком республиканской газеты. Почему на встречу послали меня – отдельная тема, а пока можно добавить, что в силу своей неноменклатурности я не слишком обращал внимание на этикет. Поэтому, когда вечером дамы позвали меня на кофеек в свой номер, я и не подумал переодеться, рассчитывая, кроме прочего, что в сочетании с более юным, нежели у дам, возрастом, мои треники сделают вечер непринужденнее. А дырку намеревался прикрывать.