Сергей Ермолинский: Синее море

Народу было много. Читал я плохо. Что-то сжимало в горле. Но, знаешь, было очень тихо, так что, наверно, все слышали… Я думаю, Люба, в Москве меня не совсем забыли. Нет, правда… (Занервничал.) Если здесь, в Питере, мне крикнули: «Вы устарели, Александр Блок, вы устарели», то там… Кажется, после того, как я прочитал «О, если б знали вы, друзья, холод и мрак грядущих дней», в минутной паузе кто-то коротко и отчетливо бросил: «Вы — труп!» Да, да, я слышал, я узнал этот голос, я знаю его, это поэт, я знаю его в лицо, я знаю его имя!..

Люба обеспокоенно склонилась над ним.

(Шепотом.) Если можно… сделай укол… чтобы уснуть… Пожалуйста…

В соседнюю комнату бесшумно вошла Д е л ь м а с с цветами. Поставила букет в вазу и опустилась на стул.

От Блока вышла Л ю б а. Они молча поцеловались.

Л ю б а. По-моему, опять начал бредить. Но сейчас, кажется, уснул.

Д е л ь м а с. Это хорошо.

Л ю б а. Ой, господи…

Обе сели. Одна с одной стороны, другая — с другой. Помолчали. Потом Люба встала.

Л ю б а. Вы простите, Люба, что я не зову вас к нему. Я думаю, его нельзя волновать.

Д е л ь м а с. Конечно, Люба, я понимаю. Идите к нему.

Л ю б а (встревоженно) . Кажется, звонят?

Д е л ь м а с. Да.

Л ю б а. Боже мой, час ночи! Кто бы это мог быть?

Д е л ь м а с. Да ну, пустяки. Я пойду открою.

Выходит и вскоре возвращается, за ней д в а в о о р у ж е н н ы х м а т р о с а.

1-й м а т р о с (грубо) . Проверка документов. Обыск.

Л ю б а. Прошу вас, тише.

1-й м а т р о с. Что?

Д е л ь м а с. Она просит тише: в доме больной.

1-й м а т р о с. Я сам простуженный. А вы кто такая?

Д е л ь м а с. Я здесь не живу. Актриса Андреева-Дельмас.

2-й м а т р о с. Непрописанным положено до часу. Арестуем до уяснения личности.

Д е л ь м а с. Но я…

1-й м а т р о с. А прописанные — кто?

Д е л ь м а с (показав на Любу) . Вот.

Л ю б а. Да, я. Любовь Дмитриевна Басаргина. Это моя артистическая фамилия.

1-й м а т р о с. Документы.

Л ю б а. Сейчас, сейчас.

2-й м а т р о с. Погодка, скажу. Нева прямо-таки бушует.

Л ю б а (1-му матросу) . Еще приехала к нам мать моего мужа Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух. А он болен.

1-й м а т р о с. Кто болен?

Л ю б а. Мой муж.

2-й м а т р о с. Знаем мы этих больных!

1-й м а т р о с. Документы!

Л ю б а. Одну минуточку, сейчас найду. Только, пожалуйста, говорите тише.

2-й м а т р о с. А ежели он привыкши на ветру кричать?

1-й м а т р о с. Удостоверение, что трудящий. Где работает? Отметка в домовом комитете?..

2-й м а т р о с. Самого давайте.

Л ю б а. Я же сказала — он болен.

1-й м а т р о с (рассматривая документы) . Блок Александр Александрович…

Возникает небольшая пауза.

2-й м а т р о с (вглядываясь в Любу) . Входную-то заперли? А то глядите, так и садит. Ведь больной?

Д е л ь м а с. Это из форточки, из кухни дует. Ему без воздуха нельзя.

1-й м а т р о с (посмотрев на 2-го матроса, Любе) . Товарищ Блок?

Л ю б а. Да. Любовь Дмитриевна. Была у вас в Кронштадте, читала «Двенадцать».

1-й м а т р о с (опять переглянувшись со 2-м) . Товарища Блока просим не беспокоить.

Д е л ь м а с. А мне — идти с вами?

2-й м а т р о с. Не для чего. (1-му матросу, шепотом.) Кругом поворот — пошли.

Уходят, стараясь не шуметь, тихонько прикрыв за собою дверь.

Д е л ь м а с. Видите — как?

Л ю б а (возбужденно) . Они узнали меня по моему чтению в Кронштадте. Непременно расскажу ему.

Д е л ь м а с. Только сейчас не надо, пока у него жар. А я еще немножко посижу. Можно, Люба?

Л ю б а. Конечно, Люба. Я думаю, он уснул.

Люба ушла.

Дельмас опустилась на стул. На столе стоят ее цветы, и она смотрит на них.

Люба вошла в комнату Блока, подошла к дивану, на котором он лежал, и села рядом на краешек стула. Он приоткрыл глаза.

Б л о к. Это ты, Люба?

Л ю б а. Я, Саша.

Б л о к. Ну вот, опять ты. А я дремал, и мне почудились голоса.

Л ю б а. Это от соседей заходили…

Б л о к (как бы продолжая свои мысли) . Давеча опять кто-то не подал мне руки. (Возбуждаясь.) А если бы подал? Да я бы сам показал ему спину! Ведь это о ком я писал, о ком? О них! И, может, еще недостаточно резко! О них, о них! «Что вы думали? Что революция — идиллия? Что народ — паинька? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людишек, любящих нагреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И наконец, что так бескровно, так безболезненно и разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью?..