Юкио Мисима - Смерть в середине лета - сборник

Убийце известно Нечто.

Сказано: лишь убивая, способен убийца достигать совершенства. Этот Сегун — не потомок убийц.

…месяца…числа.

Убивать — мое движение себя. Убивать — мое открытие себя. Мостик к давно забытому рождению. Как во сне — сколь прекрасен убийца в своем совершенстве посреди великого Хаоса… Убийца — изнанка Создателя. Эта великая Общность, когда Восторг и Уныние сливаются воедино…

Убить даму Рэйко на Севере. Красота того мира, когда, ахнув, она отпрянет, заворожила меня. Ибо нет на свете стыда сильнее, чем смерть.

Она скорее похожа на человека, радующегося тому, что его убивают; какое-то странное задумчивое спокойствие появилось в ее глазах.

На острие моего клинка чувствовалась одна тяжесть умиротворения тяжесть обрушивающихся лавиной золота, серебра и парчи. И клинок убийцы, как это ни странно, будто удерживал изо всех сил эту уходившую душу. Непревзойденная красота, и — жестокая красота в этом стремлении удержать…

…Теперь маленький белый, будто фарфоровый, подбородок всплывает из тьмы ликом призрака ночи…

…месяца…числа.

Заход солнца для убийцы мучительно болезнен — именно для его духа подходит более всего сияющий закат. Утопия заката — очарование от сжатой до предела страсти.

Убийство ста двадцати шести нищих-попрошаек. Плебейская грязь, смакуя, пожирает смерть. В этом случае стремление убийцы — наивысшее здоровье. Убийство в том месте, где собралось нечто настолько грязное, выглядит как стремление к новой красоте, — или, иначе говоря, как свидетельство уэе заложенной в этом красоты. Что же тогда означают слова о здоровье?

Зловонный ветер проносится по венам города убийства. Люди не обращают на это внимания… Стремления к смерти не хватает этому городу городу с легкой тенью паруса.

…месяца…числа.

Прощается с жизнью юноша-актер Кадзяку. Эти губы, очаровательно зардевшись, подрагивают, словно цветы на покачивающейся ранней сакуре. Театральный костюм с узором из огненных колокольчиков тяжело и холодно обвивает бледное, словно сердцевина желтого шиповника, умирающее мягкое тело. Хлынувшая яркая кровь рисует многоцветную радугу.

Хранивший верность всему унаследованному прежде молодой человек сейчас на какое-то мгновение вступает в тайный сговор с убийцей, который должен принять теряемое, принять то, что тот заставляет отдать.

Убийца, сжигающий себя стремлением к опасному месту, убийца, бросающийся в поток, — и есть то единственное, что непрерывно в этом потоке. Он живет, убивая и двигая этим к смерти себя самого.

…месяца…числа

Одним прекрасным весенним днем убийца — на приятной прогулке, его поклоны встречным спокойны и исполнены достоинства. Весенний лес, приветствуя его, шумит, как сам круговорот человеческой жизни.

Птичка поет — и я спою.

Пой, птичка, — и я спою…

Однако сейчас — пора исцеления. Исцеления от ожидания, избавления от противления, спасения и от всех обещаний; но его сердце — сердце убийцы, и это время его не тревожит. Ему все кажется бесполезным. Он не сможет бросить свое тело в этом месте, потому что презирает страсть к избавлению. Он убивает не для того, чтобы цветок снова принял форму цветка.

Эти мысли, подобные порханию мокрой от утренней росы бабочки, едва заметно нарушают чинность его походки.

Проплывает облако.

Лес на щедром ветру размахивает белыми изнанками листьев.

От всего этого убийце больно. И лес, и источник, и бабочки — птички; — всюду, куда ни кинешь взор, — печальный пейзаж с цветами и птицами.

Тропа и солнце. Все это раскрашивает образы времени.

Наверное, то, что вызывает в нем боль, — все-таки не раскаяние. То, что наполняет глаза его, его, настигающего жизнь, — не раскаяние. Может, оно и есть его здоровье. Клинок его — не всемогущ, его собственный клинок не способен убить даже это здоровье.

Выглядело ли величественным презрение на его лице? А может, малодушием было его уваженье к страданиям? Душа его рыдает без причины, и когда для обладания самым изящным, что только есть на свете, начинает не хватать себя самого — он снова кладет руку на свой клинок.

…месяца…числа