Владимир Набоков - Изобретение Вальса

Я вас спрашиваю…

Вальс, будет, перестаньте… Это нехорошо!

Молчать, скотина! Я вас спрашиваю в последний раз, генерал: где находится ваша дочь?

А я вам сказать не намерен, грах, грах, грах.

То есть — как это не намерены? Я… Значит, вы ее от меня спрятали?

И еще как спрятал. Ни с какими ищейками не добудете.

Значит, вы… вы отказываетесь ее мне доставить? Так?

Голубчик, вы, должно быть, хлопнули лишка… а если это шутка, то она в сомнительном вкусе.

Нет, это вышутите со мной! Признайтесь, — а? Ну, что вам стоит признаться?.. Видите, я готов смеяться… Да — шутите?

Нисколько. Румяную речь люблю {60} 60 Румяную речь люблю… — В реплике генерала вновь кроется пушкинский подтекст, на этот раз из «Евгения Онегина»; ср: «Как уст румяных без улыбки, / Без грамматической ошибки / Я русской речи не люблю…» (Там же. С. 59). , — есть грех, — но сейчас я серьезен.

Вальс, это так! Это так! Что-то изменилось! Он в самом деле не шутит!

Отлично. Ежели ваша дочь не будет здесь, в этой комнате, завтра — вы понимаете, завтра же, — то я приму страшные, страшнейшие меры.

Примите любые. Моей девочки вы не увидите никогда. {61} 61 Моей девочки вы не увидите никогда. — В сцене травестируется легенда о Дон Жуане, в соответствии с которой Берг играет роль командора, погибшего от рук Дон Жуана, защищая честь дочери от его посягательств. Берг, «человек-гора» (от нем. Berg — гора), ассоциируется с явившейся Дон Жуану статуей командора и, по преданию, ввергнувшей его в ад (ср. слова Вальса: «Никаких статуй»).

О, я начну с меры несколько старомодной: вы, генерал, будете повешены, — после длительных и весьма разнообразных пыток. Достаточно?

Честно предупреждаю, что у меня сердце неважнец, так что вряд ли программа пыток будет особенно длительной, — грах, грах, грах.

Вальс! Генерал! Довольно, дорогой генерал, оставьте его… вы же видите…

Я приму другие меры, и приму их сию же минуту. Или вы мне доставите эту девчонку, или вся ваша страна, город за городом, деревня за деревней, взлетит на воздух.

Видите ли, я никогда не понимал благородных дилемм трагических героев. Для меня все вопросы — единороги. Взрывайте, голубчик.

Я взорву весь мир… Она погибнет тоже.

Иду и на это. Вы не хотите понять, дорогуша, простую вещь, а именно, что гибель мира плюс моя гибель плюс гибель моей дочери в тысячу раз предпочтительнее, чем ее, извините за выражение, бесчестие.

Быть по-вашему, — я женюсь на ней.

Грах, грах, грах! Уморили, батюшка…

А если я буду великодушен? Если я буду безмерно щедр? Генерал, я вам предлагаю миллион… два миллиона…

Ну вот, — я же говорил, что все это шутка…

…один тотчас, другой по доставке… Впрочем, сами назначьте цену…

…и притом шутка довольно хамская.

Я больше не могу… Где она, где она, где она?

Не трудитесь искать: она так же хорошо спрятана, как ваша машина. Честь имею откланяться. (Уходит.)

Держите его! Сон, я должен знать… Не может быть, чтобы не было способа… Сон, помогите! {62} 62 Сон, помогите! — В английском переводе следует: «Я застрелю его. Где мой позолоченный пистолет? ТРАНС. У вас его никогда не было, дорогой» (109).

Увы, игра проиграна.

Какая игра? Что вы такое говорите?.. Вы опутываете меня дикими, смутными мыслями, которые я не хочу впускать к себе, — ни за что… Вот увидите… завтра же я начну такой террор, такие казни…

Вальс, я вас поощрял, я поддакивал вам до сего времени, ибо все думал: авось такой способ вам может пойти на пользу, — но теперь я вижу…

Молчать! Не потерплю! Этот тон запрещен в моем царстве!

Напротив, — вижу, что он необходим…

Вон отсюда.

Сейчас ухожу, — я в вас разочаровался, — но напоследок хочу вам поведать маленькую правду. Вальс, у вас никакой машины нет.