Владимир Набоков - Ланс

Имя планеты, если предположить, что она его уже получила, не имеет значения. В точке ближайшего противостояния она, возможно, отделена от Земли таким же количеством миль, сколько лет можно насчитать между нынешней пятницей и возвышением Гималаев, — в миллионы раз больше среднего возраста читателя. В телескопическом поле зрения фантазии, через призму слез, все конкретные детали, явленные ею, не более ошеломительны, чем особенности известных планет. Розовый шар, инкрустированный сумрачными прожилками, такова она — один из бесчисленных объектов, добросовестно вращающихся в беспредельном и непрошеном ужасе проточного космического пространства.

Марины моей планеты (не являющиеся морями) и ее лакусы (не являющиеся озерами), допустим, тоже получили названия: некоторые — возможно, еще более нелепые, чем имена садовых роз, другие — еще более произвольные, чем фамилии их исследователей (ибо если прибегнуть к примерам, то фамилия астронома Лампадес так же удивительна, как фамилия энтомолога Паукер), но в большинстве случаев — в таком эпическом стиле, что способны соперничать с обольстительным и порочным очарованием местностей, встречающихся в рыцарских романах.

Ибо наподобие того, как за нашими Дубками и Горками скрывается обувная фабрика с одной стороны железнодорожных путей и ржавый ад автомобильной свалки — с другой, все эти соблазнительные Аркадии, Эллады и Андромеды на картах планет также могут оказаться мертвыми пустынями, лишенными даже лопухов, украшающих наши пустыри. Селенологи подтвердят это, хотя их линзы посильнее наших очков и биноклей. В данном случае, чем больше увеличение, тем больше пестроты и зернистости на поверхности планеты — так ныряльщик взирает на мир над головой сквозь толщу воды. И если некоторые взаимосвязанные приметы подозрительно похожи на узор из линий и лунок на доске для китайских шашек, давайте назовем их геометрической галлюцинацией.

Я не только лишаю эту слишком определенную планету какой-либо роли в моем повествовании, роли, которую каждая точка и запятая должны играть в рассказе (он представляется мне чем-то вроде карты звездного неба), но также отказываюсь от всяких технических пророчеств, которыми, по уверению журналистов, ученые делятся с ними. Разговоры об успехах ракетостроения не по мне. Не по мне управляемые искусственные спутники, обещанные Земле; посадочные и стартовые площадки для космических кораблей («звездопланов») — один, два, три, четыре, а затем тысячи воздушных замков, оснащенных кухней с провиантом, созданных землянами разных наций в экстазе соревновательного ража, искусственная гравитация и флаги, неистово полощущиеся на ветру.

И еще нет мне никакого дела до специального оборудования: герметический костюм, кислородный аппарат и прочая дребедень. Подобно старому мистеру Боку, о котором вот-вот зайдет речь, я склонен категорически отвергнуть эти практические материи (они в любом случае обречены показаться безнадежно непрактичными будущим астронавтам, таким, как отпрыск старого Бока), поскольку эмоции, возбуждаемые техническими устройствами во мне, колеблются от унылого недоверия до болезненного содрогания. Только героическим усилием могу заставить себя вывинтить лампочку, почившую необъяснимой смертью, и ввинтить другую, которая вспыхнет у меня перед носом с ослепительной внезапностью драконова птенца, вылупившегося на голой ладони.

И наконец, я с недоумением отворачиваюсь от так называемой научной фантастики. Я заглянул в нее и нашел такой же скучной, как журнальные детективы: та же разновидность приземленного, ползучего сочинительства с обилием диалогов и уймой взаимозаменяемых шуток. Трафареты, разумеется, замаскированы; в сущности, они одни и те же на протяжении всего дешевого чтива, независимо от того, где разворачивается действие, во Вселенной или гостиной. Как те пирожные «ассорти», что различаются только формой и цветом, а их недобросовестные создатели заманивают выделяющего слюну покупателя в безумный мир Павлова, где разнообразие незатейливых зрительных образов вытесняет и постепенно заменяет вкус, который таким образом разделяет печальную участь правды и таланта.

И вот добрый малый в них потупился, негодяй осклабился, а благородный герой побледнел от негодования. Звездные царьки, руководители галактических профсоюзов — вылитые копии энергичных белобрысых менеджеров из здешних преуспевающих компаний; их мелкие причуды призваны убедить нас в достоверности историй, заполняющих потрепанные журналы на зеркальных столиках в салонах красоты.