Эдвард Олби - Все кончено

Жена

71 год. Хрупкая, худощавая. Одета со вкусом, пожалуй, несколько консервативно; волосы, скорее всего, седые.

Любовница

61 год. Блондинка или шатенка. Красива, слегка увядшее лицо. Тип более чувственный, чем жена: возможно, несколько выше ростом. В туалетах предпочитает пастельные тона.

Сын

52 года. Плотный мужчина с мягкими чертами лица. Темные волосы. Простой строгий костюм.

Дочь

45 лет. Угловата. В молодости была хороша собой, теперь несколько потрепана жизнью, одета небрежно.

Друг

73 года. Стройный, представительный седой человек. В меру худощав. Хорошо одет, следит за собой.

Врач

80 лет. Высохший седоволосый человечек. Маленький рост не так уж обязателен, но был бы весьма кстати.

Сиделка

65 лет. Крупная женщина. Блондинка, в волосах седые пряди. На ней косынка и белый халат.

Два фотографа и репортер

неважно, как они выглядят, скорее всего, средних лет.

Общий замысел декорации

Обшитая дубовыми панелями спальня-гостиная. В глубине сцены на небольшом возвышении стоит кровать под балдахином. Там же комод; возможно, также бюро, медицинский шкаф для инструментов и лекарств. Больничная ширма, скрывающая того, кто лежит на постели. В той части комнаты, которая служит гостиной, справа — огромный камин, за ним — дверь в ванную. Слева — дверь в холл. Комната солидная и элегантная. Комната мужчины. Мебель добротная и удобная, скорее всего английская. Несколько кресел, диван, столики, лампа. Гобелен, фамильные портреты XVIII века.

На полу восточный ковер.

Время действия — наши дни.

Врач — у постели больного, Сиделка в ногах постели. Остальные в гостиной. Три женщины, возможно, сидят. Сын и Друг стоят или ходят по комнате. Если нет специальных указаний, действующие лица разговаривают просто, не повышая голоса, скорее даже вяло. Однако не шепчутся; эта вялость вызвана не скукой, а долгим ожиданием.

В камине догорает огонь; в комнате тепло.

Жена ( смотрит в огонь ). Он не дышит?

Дочь ( легкий укор, а не выговор ). Мама.

Любовница. Зачем вы так говорите?

Жена ( подчеркнуто учтиво, с легкой улыбкой ). Прошу прощения.

Любовница. Конечно, я вас понимаю. Жена имеет право спрашивать, ведь это не потому, что вам не терпится. Я просто возражаю против этой формулировки. Помнится, мы как-то говорили с ним об этом, хотя почему — не знаю. Впрочем, постойте, дайте вспомнить… Мы обедали у меня, и он вдруг положил вилку… О чем же мы говорили? Кажется, о Метерлинке и об этой истории с плагиатом. Мы все это обсудили и как раз принялись за салат, и вдруг он мне сказал: «Не понимаю, как можно про человека говорить: «Он больше не дышал». Я спросила почему, в основном мне хотелось знать, что его навело на такую мысль. А он мне ответил, что глагол здесь не подходит… не соответствует, как ему кажется, идее… НЕБЫТИЯ. Ведь если человек не дышит… он уже… не человек. Он сказал, что, конечно, его возражения — пустая придирка; лингвисты подняли бы его на смех, но что ЧЕЛОВЕК может УМИРАТЬ или УМЕРЕТЬ… но не может… не… ДЫШАТЬ.

Жена ( сдержанное изумление ). О Метерлинке?

Любовница. Ну да, просто так, к слову пришлось… Простите, что я заговорила об этом.

Жена ( снова смотрит в огонь ). Неважно. Что ж, я задам свой вопрос по-другому. ( Поднимает голову, слегка поворачивается к Врачу. ) Он… умер?

Врач ( после паузы ). Нет еще.

Жена ( не отступаясь ). А скоро он умрет?

Сын ( с легкой неприязнью ). Прошу тебя, мама.

Жена ( со смешком ). Мне бы хотелось знать, только и всего.

Врач. Сравнительно.

Жена. Сравнительно с чем?

Врач. С тем временем, которое уже ушло.

Дочь. Тогда зачем было нас так срочно вызывать?

Врач. Сердце подсказало.

Друг ( скорее с любопытством, чем с упреком ). Разве ты не хочешь быть здесь?

Дочь ( впервые задумавшись об этом ). Н-не знаю.

Любовница тихо смеется.

Друг. Ты и не должна знать. Ты просто должна… быть здесь… Так я по крайней мере думаю. Семья. Ведь таков обычай… Если живы жена и дети и настал час — они все собираются.