Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

«Как пояс Венеры одарял носившего его волшебною привлекательностью, так и присутствие бесконечного и вечного «во всем, что бренно и скоротечно» опоясывает это последнее красотою и производить сверхъестественное очарование, против которого бессильна даже смерть». (Кольридж).

«Надо иметь в виду, что прекраснейшие и наиболее трогательные поучения Божественного Основателя христианства были преподаны не в храме, а на горе. Оставляя область религии и обращаясь к человеческому красноречию, мы видим, что самые выразительные и блестящие его образцы были произнесены не в оградах, Демосфен обращался к толпе в народных собраниях, Цицерон говорил на форуме. Что это обстоятельство оказывало влияние на настроение как самих ораторов, так и их слушателей, – становится понятным, когда мы сравним то, что мы читаем о произведенном ими впечатлении, с результатами своего собственного опыта в комнате. Одно дело – читать Илиаду в Сигее и на курганах, или у источников близ горы Иды, видя вокруг равнины, реки и Архипелаг, а другое дело – разбирать ее при свечке в маленькой библиотеке: это я знаю по себе. Если бы ранние и быстрые успехи так называемого методизма объяснялись чем-нибудь иным, кроме энтузиазма, возбужденного его пылкою верою и учением (истинным или ложным – это в данном случае не имеет значения), то я решился бы объяснить этот успех усвоенным его проповедниками обычаем говорить в полях, и также – неподготовленным заранее, вдохновенным излиянием чувств. Мусульмане, религиозные заблуждения которых (по крайней мере, – в низшем классе) более искренни и потому более трогательны, имеют привычку повторять в определенные часы, предписанные законом молитвы и воззвания, где бы они ни находились, а стало быть, – часто и под открытым небом, становясь на колени на циновку (которую они возят с собой, для того, чтобы на ней спать, или пользоваться ею, как подушкой, смотря по надобности). Эта церемония продолжается несколько минут, в течение которых они совершенно поглощены своего молитвою и живут только ею; ничто не в состоянии в это время их отвлечь. На меня простая и цельная искренность этих людей и то присутствие духовного начала, которое при этом чувствовалось среди них, производили впечатление, гораздо более сильное, чем какой-либо общий обряд, совершавшийся в местах религиозного поклонения; а я видел обряды почти всех существующих вероисповеданий, – большинства наших собственных сект, греческие, католические, армянские, лютеранские, еврейские и магометанские. Многие из негров, которых не мало в Турецкой империи, идолопоклонники, пользуются свободою вероучения и исполнения своих обрядов; некоторые из них я наблюдал издали в Патрасе: насколько я мог заметить, они имели характер совершенно языческий и не особенно-приятный для зрителя». (Прим. Байрона).

«Гроза, к которой относятся эти стихи, происходила в полночь 13 июня 1816 г. В Акрокеравнских горах, в Кимари, я видел несколько гроз, более ужасных, но ни одной, более красивой». (Прим. Байрона).

«Эта строфа – одна из самых прекрасных во всей поэме. «Гордое наслаждение» грозою описано здесь стихами, почти такими же живыми, как молнии. «Горный смех, прокатившийся среди громад», голоса гор, как будто переговаривающихся одна с другою, «прыганье крупного дождя, волнение обширного озера, светящегося, точно фосфорное море, – все это представляет картину высокого ужаса и вмести с тем – радости, картину, которую часто пытались изображать, но никогда еще не изображали в нашей поэзии так хорошо». (В. Скотт).

Дневник путешествия по Швейцарии, веденный Байроном для сестры, заключается следующими грустными словами: «Во время этой поездки, в течение тринадцати дней, мне посчастливилось иметь хорошую погоду, хорошего товарища (Гобгоуза) и удачу во всех наших планах; не было даже и тех мелких случайностей и задержек, которые делают неприятным путешествие даже и по менее диким местностям. Я рассчитывал получить удовольствие. Ведь я люблю природу, я – поклонник красоты. Я могу выносить усталость и лишения, лишь бы видеть несколько прекраснейших в мире пейзажей. Но среди всего этого меня мучило воспоминание об огорчениях и та скорбь, которая будет угнетать меня всю жизнь, – и ничто не облегчило тяжести, лежащей у меня на сердце»…

Ср. Новую Элоизу, ч. IV, и. 17: «Поток, образовавшийся от таяния снегов, катился в двадцати шагах от нас грязною волною, с шумом вздымая ил, камни и песок… Справа над нами печальной тенью возвышались леса черных сосен. Налево, за потоком находился большой дубовый лес».