Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Ты, что подобно тварям бессловесным,
Чтоб есть и умереть был сотворен,
Но только хлев твой менее был тесным,
Роскошнее – твое корыто. Он,
Сияньем вечной славы осенен,
Что Бруски с Буало глаза слепило:
Не допускал тот, завистью смущен,
Чтоб песнь иная лиру пристыдила
Францусскую, чей звук слух режет, как точило.

Мир памяти Торквато оскорбленной!
При жизни, в смерти – вечный твой удел,
Певец, никем еще не побежденный —
Мишенью быть для ядовитых стрел.
Нас каждый год дарит толпой мильонной,
Но равного тебе не может дать
И поколений ряд соединенный.
Хотя бы вместе все лучи собрать —
То солнца одного мы не могли б создать.

Велик ты, но земли твоей поэты
И до тебя носили в ней венец,
И ими ад и рыцарство воспеты.
Был первым он – Тосканы всей отец,
«Божественной комедии» творец,
И южный Скотт, что флорентинцу равный,
Волшебных песен создал образец,
И Ариосто севера стих плавный
Воспел войну, любовь, героев подвиг славный.

У Ариосто статуи с чела
Однажды сорван был грозой суровой
Поддельный лавр. Пусть так. Венок лавровый,
Что слава вьет, не поразит стрела,
Подделка же бесчестить лишь могла
Чело певца; да будет несомненно
Для суеверных: молния – светла.
И очищает все она, что тленно,
С тех пор его чело вдвойне для нас священно.

Италия! Красой одарена
Ты роковой: наследием кручины
В былом и ныне сделалась она,
И на челе твоем – скорбей морщины.
На нем горят позора письмена.
Будь в наготе ты меньшею красою
Иль большей силою наделена,
Чтоб устрашить грабителей, толпою
Сосущих кровь твою, упившихся слезою!

Внушая страх и не будя желанья,
Спокойно жить могла бы ты тогда,
О гибельном забыв очарованье.
С Альп не текла б насильников орда,
И в По кровавой не была б вода.
Оружье чужеземное собою
Тебя не ограждало б, и всегда
В победе, в поражении, чужою —
Врага ли, друга ли – ты не была б рабою.

В скитаньях ранних путь я проследил
Того, кто другом Туллия и Рима
Бессмертного, и римлянином был. [192]
Меж тем, как челн почти неуловимо
Обвеян опахалом ветра, плыл —
С Мегары взор я перевел к Эгине,
Коринф, Пирей – к себе его манил.
Как прежде – он, так созерцал я ныне,
Как их развалины слились в одной картине.

Восстановить их время не могло,
И наряду с развалинами зданья
Лишь варваров жилища возвело,
Но тем дороже их очарованье —
Последний луч их мощи и сиянья.
Он видел их – гробницы, города,
Что возбуждают грусть и созерцанье;
Урок, что он в пути извлек тогда
Хранят для нас его страницы навсегда.

Страницы эти – здесь, а на моих
Занесено его страны паденье
Среди погибших государств других.
Он – их упадок, я – их запустенье
Оплакивал. Свершилось разрушенье:
Державный Рим, упав, чело склонил,
И чрез гигантский остов в изумленье
Проходим мы. Обломком мира был
Другого он, чей прах доселе не остыл.

Италия, твою обиду знать
Должны везде – от края и до края; [193]
Ты – мать искусств, в былом оружья мать;
Твоя рука ведет нас, охраняя.
Отчизна веры! У тебя ключ рая
Молил народ, колена преклонив,
И грех отцеубийства проклиная,
Европа сдержит варваров наплыв:
Освободит тебя, прощенье испросив.

К Афинам Этрурийским с дивным рядом
Их сказочных дворцов влечет Арно.
Холмы их окружают; с виноградом
Рог Изобилья сыплет там зерно,
И жизни улыбаться суждено.
Там с роскошью, торговлею рожденной,
На берегах смеющихся Арно
Явилася для жизни возрожденной
Наука, бывшая так долго погребенной. [194]

Из мрамора богини изваянье
Там дышит красотой, полно любви,
Амврозии нежней ее дыханье —
Вливает в нас бессмертия струи,
Когда пред ней стоим мы в созерцанье.
Покров небес для нас полуоткрыт,
Сильней природы гения созданье,
Завидуем огню мы, что горит
В язычниках и дух из мрамора творит.

Стоим, подобно пленных веренице,
Ослеплены красой, опьянены,
Прикованы к победной колеснице
Искусства мы, волнением полны.
Произносить слов пошлых не должны:
Долой язык торговцев шарлатанский!
Им сердце, взор в обман не введены,
Морочит лишь глупцов прием педантский,
И в выборе своем ты прав, пастух Дарданский.