Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Где шваб молил – теперь австрийца трон.
Монарх ногою попирает плиты,
Где был монарх коленопреклонен.
Там царства все на области разбиты,
И в городах – цепей неволи звон.
С высот величья пал народ: лавине,
Катящейся с горы, – подобен он.
Где Дандоло – великий старец – ныне,
Который сокрушил Царьград в его гордыне?

Здесь солнца луч над конницею медной
Святого Марка блещет, как тогда,
Но Дории угроза не бесследной
Осталася: и на конях – узда.
Чтоб избежать в падении стыда,
С тринадцатью столетьями свободы
Венеция уходит навсегда,
Как водоросль, в свои родные воды:
Так лучше, чем влачить в позоре рабства годы.

Она была в дни юной славы – Тиром,
Присвоила побед ее молва
Ей имя «Насадительницы Льва», [185]
В морях, на суше, над подвластным миром,
Сквозь дым и кровь, звучали те слова.
Европы всей от мусульман охрана!
Ты это помнишь, Кандия! Жива
Лепанто память, волны океана! [186]
Не уничтожат их века и власть тирана.

Покоится во прахе дожей ряд,
Как статуи осколки. Величавы —
Лишь их дворцы о прошлом говорят.
Разбитый скипетр, меч их, – ныне ржавый,
Сдались врагу. Безмолвие палат
И узких улиц, вид чужих постылый —
Напоминает все врагов захват
И над стеной Венеции мне милой
Нависло тучею отчаянья унылой.

Когда в цепях вступали в Сиракузы
Плененные афинские войска —
Их выкупом явился голос Музы
Аттической, звуча издалека. [187]
Смотри, как победителя рука
Роняет повод, он – певцу в угоду
Бросает меч, и – милость велика:
Сняв цепь неволи, он велит народу
Благодарить певца за песнь и за свободу.

Венеция, не будь иного права,
Иных деяний славных за тобой,
И тут певца божественного слава,
Дух Тассо – узел рабства роковой
Должны б рассечь. Позорен жребий твой
Для всех земель, и вдвое – Альбиону. [188]
Царь, как и ты, над бездною морской —
Как ты, утратить может он корону,
Хотя из волн морских и создал оборону.

Волшебный город сердца! С детских дней
Ты дорог мне; богатство, радость мира —
Как ряд колонн, встаешь ты из морей.
Ратклифф, Отвэя, Шиллера, Шекспира
Созданьями навек в душе моей
Запечатлен твой светлый образ живо.
В своем упадке ты еще милей,
Чем в дни, когда являлся горделиво
В великолепии и блеске – всем на диво.

Тебя прошедшим населил бы я,
Но и теперь для глаз и размышленья
Есть многое в тебе. В ткань бытия
Вплетенные счастливые мгновенья —
Венеция, на них краса твоя
Набросила оттенок свой. Не властна
Смыть чувства эти времени струя,
Исторгнуть – пытка, как ни будь ужасна,
Иль замерли б давно они во мне безгласно.

Высокая альпийская сосна
Вздымается на высоте холодной,
От бурь жестоких не защищена,
На почве каменистой и бесплодной.
И все ж размер ее и вышина
Становятся громадными; как глыбы,
Среди камней раскинула она
Корней своих гигантские изгибы:
И силы духа в нас так разрастись могли бы.

Страдание пустить свой корень властно
В сердцах опустошенных. Выносить
Возможно жизнь. Верблюд – свой груз влачить,
Волк – умирать, привыкли все безгласно.
Пусть их пример не пропадет напрасно.
Ведь если зверь, что глуп или жесток,
В молчании страдает так ужасно,
То мы, чей разум ясен и глубок —
Сумеем закалить себя на краткий срок.

Страдающий – страданьем уничтожен,
Иль сам уничтожает скорби власть;
Одним – возврат на прежний путь возможен,
И ткань свою они стремятся прясть,
Других же губит ранняя напасть,
Как тростники их слабую опору.
Согласно с тем: возвыситься иль пасть
Дух осужден – стремятся все к раздору
Иль к миру и труду, к добру или к позору.

Но скорбью побежденною оставлен
Бывает чуть заметный след всегда;
Как жало скорпиона, он отравлен,
И малости довольно иногда,
Чтоб вызвать гнет, что сбросить навсегда
Желали б мы. Все ранит: звуки пенья,
Цветок, весна, закат и волн гряда.
Той цепи грозовой, которой звенья
Оковывают нас, болезненно давленье.

Как? Отчего мысль эта зародилась
В нас молнией – неведомо оно,
Но потрясенье резко повторилось
И не стереть ожога нам пятно.
Ей воскресить рой теней суждено
Среди событий жизни обыденных,
И их прогнать заклятьям не дано.
Как много их и мало: измененных,
Давно оплаканных, любимых, погребенных!