Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Кой-где стоит колонна одиноко; [123]
Она судьбу своих сестер клянет;
Минервы храм, что пал по воле рока,
С Колоннских скал глядится в лоне вод.
На всем здесь отпечаток разрушенья;
Вот перед вами ряд могильных плит,
Что от веков спаслись, – не от забвенья.
Порою иностранец, полн волненья,
Оглядывая их, как я, им вздох дарит.

А все здесь небо сине; блещут нивы;
Дубравы негой полны; воздух чист;
Как в дни Минервы, зреют здесь оливы,
И пчел Гимета сладкий мед душист;
Уныл и дик, как прежде, вид ущелий,
Но Феб поля лучами золотит,
И белоснежен мрамор гор Мендели;
Искусство, воля, слава отлетели,
Природа лишь одна не изменила вид.

В Элладе все светло и величаво,
И сказки муз для нас не сказки там,
Где каждый камень дышит прежней славой
И весть о ней передает векам.
Поля сражений, горы и долины
Смеются над теченьем грозных лет,
Что превращают храмины в руины;
Прошли века, разрушены Афины,
А Марафонский дол дивит, как прежде, свет.

Все тот же он, лишь пахарь изменился:
В ту землю он рабом вонзает плуг;
Как в дни былые, с нею лавр сроднился;
Ее, как встарь, лучами греет юг;
Но иностранца стала достоянье
Земля, где перед греками главу
Склонили персы; живы те преданья!
При слове: Марафон – воспоминанья [124]
Нам представляют тень былого наяву.

Войска схватились; длится бой кровавый;
Мидянин лук бросает и колчан,
За ним несется грек, покрытый славой,
И смерть за ним летит, как ураган.
Какой трофей оставили нам годы
В стране, где слезы Азия лила,
Где озарил Элладу блеск свободы?
Немых гробниц разрушенные своды,
Обломки урн, – вот все, что лет скрывала мгла.

А все ж весь мир святые чтит преданья;
Страну побед и песен как забыть?
Все ветра ионийского дыханье
К ней пилигримов будет приводить.
Рассказы о величии Эллады
И юноши, и старца тешат слух;
Священным песням Музы и Паллады
Мудрец внимает с светлою отрадой,
Они ж, даря восторг, певца возносят дух.

Кто счастлив, кто любим в отчизне дальней,
Пусть рвется к ней; но тот, чья ноет грудь,
Кто одинок и думой смят печальной,
Тот в Грецию направить должен путь:
Унынью вторят грустные картины,
Что путник каждый миг встречает там;
Страдальцу милы мрачные руины,
Не вспомнит он о родине с кручиной,
Глядя на Марафон иль на Дельфийский храм.

На этот край священный бросим взгляды,
Но пощадим остатки прежних дней;
И так он был ограблен без пощады, —
Не оскверним забытых алтарей!
Мы чтить должны, что было прежде чтимо,
Чтоб темного не наложить пятна
На родину. Пройдем со вздохом мимо
И пусть в стране, где с детства все любимо,
Проходит наша жизнь, и чар, и грез полна.

И я, в часы досуга песню эту
Сложивший, буду скоро позабыт!
Без боя уступаю лавр поэту,
Что голос мой победно заглушит.
Когда судьба нещадною рукою
Сгубила тех, чьих жаждал я похвал,
Меня не тронешь лаской иль хулою,
Ухаживать зачем мне за толпою,
Когда, осиротев, я одиноким стал?

Меня любя, и ты навек почила,
О юная подруга юных дней!
Ты мне одна, одна не изменила,
Я ж недостоин был любви твоей.
Погибла ты, зачем же дни влачу я?
Зачем узнал я счастье и любовь?
О них лишь вспоминать могу, тоскуя.
Зачем вернулся я, беды не чуя,
Когда, гоним судьбой, уехать должен вновь?

Подруга незабвенная! мне больно
О светлых днях блаженства вспоминать,
А к прошлому несется мысль невольно
И на чело кладет тоски печать.
Все у меня взяла, что взять лишь может
Немая смерть. Она сгубила всех,
Кого любил я в жизни. Не поможет
Отчаянье. Она удары множит,
И в жизни для меня нет более утех.

Ужель толпы ничтожные восторги
Я буду разделять, сроднившись с ней,
Иль ночи проводить средь шумных оргий,
Где уязвляет душу смех гостей?
Но в силах ли веселость без причины
Похоронить следы душевных гроз?
Мертвящий смех не может скрыть кручины;
Он только на лице чертит морщины,
Где потекут потом струи горючих слез.

Что старости так отягчает бремя,
Морщины углубляя на челе?
Сознанье, что друзей сгубило время,
Что одинок страдалец на земле. [125]
Узнав все жизни беды и невзгоды,
Покорно я склоняюсь пред судьбой.
Моих друзей могилы скрыли своды;
Так каньте ж в вечность, тягостные годы,
Что муки старости сплели с моей весной!