Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Последний отпрыск рода, плод единый
Моей любви, о Ада! дочь моя, [127]
На мать похожа ль ты? Чужда кручины,
С улыбкою последний раз меня
Ты проводила, но тогда нас грела
Надежда, что теперь оделась тьмой…
Чу, ветер дует; буря зашумела;
Я в даль несусь; [128]куда ж стремлюся смело?
Не знаю, но без слез покину край родной.

Я снова мчусь средь волн; я снова в море.
Как конь, что верен всаднику, волна
Покорна мне, бушуя на просторе. [129]
Куда б меня ни принесла она,
Ей шлю привет! Пусть будет смят грозою
Мой парус, все ж я понесусь вперед!
Я в этом сходен с порослью морскою:
Разъединясь с родимою скалою,
Она несется в даль по воле бурных вод.

Я жертву добровольного изгнанья
В дни юности воспел. С моей душой
Сроднилось это мрачное созданье;
Так ветер гонит тучу пред собой.
Я в жизни испытал страданий много;
Остывших слез и дум тяжелых след
В поэме скрыт; теперь моя дорога
Идет пустыней мрачной и убогой,
Где властвуют пески, но где растений нет.

Я, может быть, узнав волненья страсти,
Узнав тяжелый гнет душевных мук,
Над лирой не имею прежней власти,
Но все ж ее не выпущу из рук.
Я буду петь, стремясь найти забвенье,
Мою тоску стараясь заглушить;
Увы, быть может, эти песнопенья
Лишь мне доставят только наслажденье,
Все ж буду рваться к ним, чтоб их благословить.

Кто жизненных тревог вкушал отравы,
Кто одряхлел от горя, не от лет,
Кто чужд любви, не гонится за славой,
Кого не удивит коварством свет,
Чье сердце честолюбьем не согрето, —
Тот знает, как в тайник своей души
Заглядывать отрадно; в блеске света
Витают там создания поэта,
Что полны дивных чар и вечно хороши.

Мы в образы и формы облекаем
Создания фантазии своей,
Сливаяся с волшебным мысли краем,
Чтоб создавать и чувствовать сильней.
Что я? – ничто; но ты, мой дух незримый,
Ты проникаешь всюду. Я с тобой
Витаю в царстве грез. В мой край любимый
Вхожу, тяжелой горестью томимый:
Я здесь утратил все, а там живу мечтой.

Но мыслям слишком много я простора
Давал. Такая их одела мгла,
Что череп мой не вынес их напора,
И принял вид кипящего котла.
Я сдерживать не мог порывов страсти
В дни юности. Тем жизнь я отравил;
Могу ль теперь не признавать их власти?
Все ж изменился я: судьбы напасти
Без ропота сносить я не лишился сил.

Довольно о былом; печать молчанья
Наложим на него. Гарольд опять
Пред вами. Все гнетут его страданья,
Но дням его не в силах угрожать.
Увы! Гарольда время изменило. [130]
Кого ж оно щадит? Когда оно
Проносится, нас покидает сила,
В нас гаснет мысль, лишась былого пыла…
В бокале у краев лишь пенится вино.

Свой кубок осушить признав за благо,
Гарольд на дне его полынь нашел;
Теперь фиал наполнив чистой влагой,
Он думал, что уйдет от прежних зол;
Но цепь его незримая давила,
Хотя оков не раздавался звон;
Былой тоски не уменьшалась сила;
Куда б нога Гарольда ни ступила,
С прошедшей мукою все сталкивался он.

Решился Чайльд, холодный и суровый,
Сойдясь с толпой, с ней вновь делить досуг;
Кто радости узнать не может новой,
Тот не сроднится с болью новых мук.
Он все мечтал, сливаяся с толпою,
Следить за ней, тем насыщая ум.
Так делал он, любуяся красою
Далеких стран, обласканных судьбою,
Где, путешествуя, вкушал он сладость дум.

Кто, созерцая розу, чужд желанья
Ее похитить? С силой красоты
Вести борьбу – напрасное старанье…
О, сердце! постареть не можешь ты.
Кто славы луч встречает без привета?
Хоть труден путь, все гонятся за ним…
Гарольд опять в водовороте света,
Но грудь его иной мечтой согрета
И предан он теперь стремлениям иным.

Увы! сознал он скоро, что напрасно
Сошелся с бессердечною толпой;
С людьми он не был в силах жить согласно,
Склоняясь перед волею чужой.
Покорный лишь одним своим стремленьям,
Не мог мириться он с царящим злом;
Гордыни полн, чужим не верил мненьям
И понял, на толпу глядя с презреньем,
Что может, бросив свет, лишь жить в себе самом.