Семен Кирсанов - Лирические произведения

Тучи двигались в синеве
на восток, может быть, к Неве;
так я думал, глазами вверх
лежа в Лондоне на траве.

Шпили множились в голове,
как Вестминстера дубль W;
в Девятнадцатый плыл я век,
лежа в Лондоне на траве.

В гости к царствующей вдове,
к деревянным столам таверн
путь держал я, глазами вверх
лежа в Лондоне на траве.

Но сквозь окна в сплошной листве
приплывал я опять к Москве,
к тишине подмосковных рек,
лежа в Лондоне на траве.

К золотой, в небесах, главе,
к недописанной там главе
я приплыл, не поднявши век,
лежа в Лондоне на траве.

Был Лондон,
был и есть.
Теперь я в это верю,
раз я имею честь
гулять
по Рассел-скверу.
Был Лондон,
был и есть.
И я в нем тоже «мистер»,
и есть
и Ист и Вест,
Ист-Энд есть
и Вестминстер.

А вдалеке,
в Москве,
у церковки румяной,
казалось —
Рассел-сквер
лишь место из романа,
лишь лист из БСЭ
с парламентом,
с туманом…
Так, Лондон есть?
— Yes, сэр,
он здесь, и без обмана.

Он здесь —
огромный центр
компаний и колоний,
он — «Таймс»
с колонкой цен,
он — Нельсон на колонне,
он — город королев,
где мирные,
как пони
единорог и лев
приставлены
к короне.

Он — город часовых
в давнопрошедших позах,
подстриженной травы,
живых головок
Грёза,
ораторов в садах,
седеющих спортсменов
и стрелок,
что всегда
дрожат на «переменно».

Он — всем известный вид
из книжки
«Принц и нищий»,
он — магазин,
где твид
из клетчатой шерсти́щи,
он — город деловой,
он — котелок и зонтик.
Он — Лондон.
У него
нет никаких экзотик.

Да, Лондон был и есть
при Тауэре,
при Темзе,
хотя не перечесть
к нему моих претензий,
что он,
как человек,
застрявший в прошлом веке,
его Двадцатый век
похож
на Fin de Siécle.

И Лондон погружен
в себя же,
то есть в Лондон,
и в ресторане он,
как проповедь, преподан
о том,
как надо сесть,
как пудинг есть,
как по́ридж…
Да, Лондон был и есть.
Его не переспоришь.

Есть фирмы —
…Сын и К о,
камины в каждом доме,
и равнодушье ко
всему на свете,
кроме
столицы островной,
где правят
англичане,
к которой остальной
весь мир —
лишь примечанье.

И чинный клерк
сей мир
просматривает мельком;
мир набран,
как пунктир,
петитом самым мелким.
А Нил?
А Кипр?
А Крит?
И это вроде мир же!
Нет,
он ему закрыт
столбцами сводок биржи.

А все же
Лондон есть
прекрасный и воскресный;
он как театр
без мест,
но с уличным оркестром.
И в кружку
горсть монет
мне было бросить лестно,
притом,
что нищих нет
в сословьях королевства.

Рабочий класс,
ты где?
Бастуешь, или терпишь,
или про черный день
на сердце
порох теплишь?
Но ты
в раю надежд,
в саду старинной песни,
в рассрочку
твой коттедж,
есть пенсия, есть пенсы,
есть, наконец, трава,
чтоб отдохнуть на славу.
Но где
твои права?
А Лондон —
твой по праву.

Да, Лондон был и есть,
каким в прошедший век был,
и захотелось сесть
в вагон,
идущий в Мегби,
по шпалам сквозь туман
пробраться
незнакомцем
в тот Диккенса роман,
что так и не закончен.

Не плохо
и с толпой
спуститься в Антерграунд, —
там
каменной трубой
к тебе стихи нагрянут…
Но чтобы сверху
вниз
узнать его серьезно —
понадобится
жизнь
подробная,
как проза.

Да, приоткрыть бы дверь
в уединенный домик,
где жизнь
уже теперь
не диккенсовский томик,
да и не те сверчки…
Но и узнать
не просто,
как чувствует толчки
подземные
сей остров.

Да, Лондон был и есть,
и, несомненно,
будет.
И про него Гефест,
конечно,
не забудет.
Но должен он учесть
шарообразность света,
что, кроме этих мест,
вокруг него —
планета;

что общей
этот шар
окутан атмосферой,
что если где пожар,
то всюду
пахнет серой,
и если гром,
то весь
он сотрясает воздух,
а жить нам —
только здесь,
а не на дальних звездах.

И должен он понять,
помалости трезвея,
что мир —
не экспонат
Британского музея.
Об этом факте весть
ему принесть — я волен.
А тем,
что Лондон есть, —
гуд морнинг,
я доволен.