Семен Кирсанов - Лирические произведения

Желанье есть,
мечтанье есть —
быть проще, проще, проще.
Простым-простым,
как пить и есть,
простым, как тропка в роще,
простым,
как дудки голосок,
несложный и нестрогий,
простым,
как сена желтый стог,
как столбик у дороги,
простым,
как ровная черта,
как дважды два четыре…
— Но разве
эта простота
тебя устроит в мире?

Нет,
я желаю быть простым,
как прост комбайн,
понятный
тому,
кто вел его густым
и жарким полем жатвы,
как выбор
в множестве дорог
одной — вполне надежной!
Простым,
как прост
простой итог
работы очень сложной.
Простым,
как двинувшие нас
расчеты пятилеток,
простым,
как прост мой карий глаз
с его мильярдом клеток…

Ведь простота,
она не ждет,
не топчется на месте,
а в вузе учится,
растет
со всем народом вместе.

Ах, каких нелепостей
в мире только нет!
Человек в троллейбусе
ехал,
средних лет.

Горько так и пасмурно
глядя сквозь очки,
паспортную карточку
рвал он
на клочки.

Улетали в стороны
из окна — назад
женский рот разорванный,
удивленный
взгляд…

Что ж такое сделано
ею или им?
Но какое дело нам,
гражданам
чужим?

С нас ведь и не спросится,
если даже он
выскочит и бросится
с горя
под вагон.

Дело это — личное.
Хоть под колесо!
Но как мне безразличное
сохранить
лицо?

Что же мы колеблемся
крикнуть ему: «Стой!»
Разве нам в троллейбусе
кто-нибудь —
ни свой?

Шла по улице девушка. Плакала.
Голубые глаза вытирала.
Мне понятно — кого потеряла.

Дорогие прохожие! Что же вы
проскользнули с сухими глазами?
Или вы не теряете сами?

Почему ж вы не плачете? Прячете
свои слезы, как прячут березы
горький сок под корою в морозы?..

Я утром проснулся.
Был воздух зимы — перламутр.
Тебя я увидел
глазами, смотревшими внутрь.
В себе я увидел тебя —
ты сияла внутри
и мне улыбалась,
и мне говорила:
«Смотри:
теперь не в себе я живу,
а в тебе —
я твоя…»
Но это, как видно,
в то утро ослышался я.

Тебя, тебя
мне нужно до зарезу,
чтоб приютить
мое метеоритное железо,
несущееся
к молодой планете —
к тебе, Земле,
единственной на свете!
Хладеют
и сжимаются светила,
и луны образуются
из звезд,
так и любовь —
она сейчас скатилась
кометным небом, волоча свой хвост
мимо Земли, прекрасной, нежной сушей
прильнувшей к Океану и уснувшей…

Позволь ты мне
иметь воздушный замок,
чтоб побродить
в его воздушных залах,
где будем мы,
покинув город душный,
сидеть вдвоем
и есть пирог воздушный.
Не в замке мы,
не бродим, не пируем…
Я разве сыт
воздушным поцелуем,
я разве рад,
что в небо над бульваром
любовь летит
воздушным детским шаром?

Горы мрака
и мокрого мела
через душное небо таща,
погрозилась гроза,
погремела
и ушла без дождя,
только молнией
ломкой и скорой
на ходу кое-где посветив…

Так и эта любовь,
у которой
никаких перспектив.

Дорогая,
мой милый читатель,
в этот день грозовой духоты,
о, как ливень
пришелся бы кстати, —
понимаешь ли ты?

Я просил
(так ведь было же!):
правду вынь да положь!
Ты смолчала
и выложила
ярко-желтую ложь.
Что положено —
принято.
Хорошо.
Я готов.
Но дарить ведь не принято
лживых,
желтых цветов?

Это было не мыслями,
это было не чувствами —
чувства
были немыслимы,
мысли были бесчувственны.

Это было не зрением,
а скорей — подозрением,
что теперь уже прошлое,
так сказать,
дело прошлое.

Ляжешь, сядешь, подумаешь:
ждать ответа?
Подумаешь!
Если даже останемся —
все равно —
мы останемся
жить, друг другом забытые,
словно вещи забытые.

Это было сознание,
что душа без сознания.

Есть такое слово:
«заго́илось».
Это значит:
боль, что была,
не прошла и не успокоилась,
а в привычку как-то вошла.

Рана вроде и безобидная,
можно долго терпеть, не крича.
Но привычка —
вещь незавидная, —
как курение по ночам.