Я видал дома большие;
мы покрыли их стеклом,
мы гранитом их обшили,
и в былой глуши Коломн
даже фрески есть в квартире,
больше, чем в античном мире,
насовали в них колонн.
Я совсем не против фресок, —
фрески в наших интересах,
но в рассказике моем
дом стоит не очень пышный,
не кирпичный, а типичный
деревянный старый дом.
За плетеною корзиной,
где просыпан мелкий рис,
живет старый черт крысиный —
злой розоволысый крыс.
Разузнал пасюк заядлый,
в мышеловках что за яды.
Хитрый химик, крыса Хлох,
этим ядом кормит блох.
Крыса смыслит в химии,
знает все — где О, где Аш,
в пол уперши лапки хилые,
точит зуб на домик наш.
И в прованской жирной тюре
сам лежит, как в море мыс,
крысий дуче, крысий фюрер,
водяной микадо крыс.
Он кричит крысятам здесь:
— Приготовьте яда смесь!
Мы цианом ложки смажем,
чтоб схватила Ваню с Машей,
заикав от смеха, смерть!..
А Сузука, злая крыса,
держит хвостик между ног,
отвечает с кучки риса:
— Вот приедет мой сынок! —
На заморском корабле,
на веревке-конопле,
в темном трюме конопатом
жрет сухарик за канатом
среди бочек и корзин.
Любо морем плыть ему,
и везет Сузукин сын
в город черную чуму.
Утром след на небе санный,
за окном сусальный лед.
Рано встали Маша с Ваней,
он из чашки умывальной
ледяную струйку льет.
Смотрит Маша: чай кипит ли?
Хорошо ль плита горит?
— Мне сегодня снился Гитлер… —
Ваня Маше говорит. —
Слышал я тот голос хриплый
в визгах радио не раз,
а во сне таращил Гитлер
на меня отекший глаз.
Снилось мне — терновой проволокой
наш поселок обнесен,
жирный дым над нашей кровелькой…
— Это самый скверный сон!..
Зимний пух гудком разорван,
за ночь снов не перечтешь.
Ваня взял чертеж узорный
и, свернув трубой подзорной,
посмотрел на свет в чертеж.
Много дуг по кальке синей
Ванин циркуль описал,
и из этих легких линий
взлетит птица-алюминий
с кальки синей в небеса.
Будет птица в день тревожный
самой быстрою в бою.
Держит Ваня осторожно
и в подзор трубы чертежной
видит выдумку свою.
Заморский гость
Под водой скользит акула,
дном карабкается краб,
волны катятся сутуло,
по воде дымком подуло —
то колеблется корабль.
И скрипит в каюте койка,
и от сетки клетчат след.
Пассажир стоит какой-то,
смотрит скляночку на свет.
Веки вспухшие, слипаясь,
видны в стеклышке больном;
капля ампулы слепая
мутным движется бельмом.
В темном трюме за канатом
сидит маленький пасюк;
он прогрыз ушастый тюк,
слышит ухом розоватым
клокотание волны.
Зыбкий носик лапки моют,
глазки — ампулы с чумою —
желтой жидкостью полны.
Он, как будда, сел спросонков,
ожирел пасюк в пути,
и кишит в крови крысенка
чумно-палочный пунктир.
Пароход сиреной порет
воздух в снежном серебре,
поворачивает море
нашим городом к себе.
Между гаванью и палубой
протянулася пенька.
Ее тащат (подплывала бы)
два портовых паренька.
Между гаванью и палубой
на канате диск повис,
чтоб на берег не попала бы
с корабля ватага крыс.
Вот идет, качаясь, трапом,
скрипят доски по пятам,
с золотым фуражки крабом
конопатый капитан.
Шагом к суше не привычным —
за плечом морская ширь —
сходят: лоцман, боцман, мичман,
а за ними — пассажир.
Он как будто пьян вдрызину
и не видит, что к нему
злой крысенок прыг в корзину,
и несет сынок крысиный
в город черную чуму.
Город — тихий, дальний… Впрочем,
надо справку вставить в стих:
наш Восток — Далек не очень,
Океан — не очень Тих.
— Что в газете, Ваня, нынче?
— Я прочел в обзоре ТАСС,
что в районе пограничном
наш сосед тревожит нас…
Что японские отряды
у столба со знаком «5»
перешли на нашу пядь;
наш боец убит опять,
и такой большой утраты
не забыть и не замять…
Будто пули свист щемящий
на развернутом листе!..
И читает Ваня Маше
сводку в утренней «Звезде»,
что в Мадриде бомба Гитлера
разнесла родильный дом…
Маша с глаз слезинки вытерла:
— Читай дальше, о другом!..
— Дальше сказано, что наши
не сдаются никому,
дальше гонят, отогнавши,
гитлеровскую чуму.
Но готовит Гитлер силы,
в Нюрнберге крик и шум, —
его химики взбесились:
ими спрятаны бациллы
в пулю новую «чум-чум».
А в Берлине — новый кризис,
дрессирует фюрер крыс,
чтоб они, на нас окрысясь,
нашу землю стали грызть,
чтобы пороху на помощь
двинуть армию чумы!..
Читать дальше