Николай Оцуп - Океан времени

Блуд перед любовью как холоп
Перед господином: вороватый,
Скрытный, мстительный, а надо — хлоп —
В ножки: любит каяться, проклятый…
За спиною царствуя, как горб,
Издеваясь: у меня пороки!
Он тебя съедает, il absorbe… [45]
Хитренький, упрямый, недалекий,
Блуд умеет, рвач, ловкач, палач,
Убедить, что он и друг, и врач.

Кто не изнывает от разлада
Между придавившим «есть, что есть»
И тобой, надежда и услада,
Скорого освобожденья весть?
В доле, по-тюремному суровой,
Кто не слышит из-за толстых стен
Пения сирены: к жизни новой
Выходи сейчас же, кончен плен…
Торопись, на волю ты отпущен!..
И за голосом уходишь… лгущим…

Как он осторожен, он, поэт:
Блуд совсем не грубый, вот в чем дело…
Да, о да, а может быть, и нет…
Это — верное, и это — бело.
Странная и жуткая игра
Веры и насмешливого свиста —
Подревнее Гамлета. Пора
Вспомнить и Саула, и софиста,
Да и всех, кто «быть или не быть?»
Должен был на сто ладов твердить.

До чего тонка перегородка
Между тем и этим, «нет» и «да»…
Жизнь — и благо, и Харона лодка,
Чтоб отсюда переплыть туда.
Все двоится: и вдали и рядом,
И познание добра и зла
Счастием становится и ядом,
И грехами — добрые дела,
И для всех и каждого на «правда» —
Отзвук ироническое «кривда».

Если даже будущего нет
После смерти, здесь навеки было
То, что было, пусть немного лет:
Было то, что, сердце, ты любило.
Оттого при жизни смерть твоя
Хуже, чем любое зло и горе,
Оттого и завещал бы я
Всем, держите двери на запоре,
Вор у дома вашего стоит,
Вот он шарит, вот оно стучит —

Чаще, чаще… Годы как мгновенье,
И не знаешь, где же и когда,
Но его украли. Есть биенье
Физиологическое, да,
И… провал… из вечности-мгновений
Наш извилистый, наш трудный путь
Состоит, и что благословенней,
Чем себе прошедшее вернуть?
Только у тебя уже зияет
В нем такое, что уничтожает

И воспоминанье… Ты потух.
Нет тебя, хотя еще ты ходишь,
Даже мыслишь про себя и вслух,
Даже почитателей находишь.
Ту в себя ты принял, холод чей
Тем убийственнее в сокровенном.
Как могло случиться? У дверей
Вор стоял, она стояла, тленом
Сладостным пахнуло раз, другой.
Где ты? Умер ты еще живой.

«Бедный мой, тебе и не по силам…»
«Нет, не удаляйся! Подожди!»
«Не печалься, ты остался милым
Для меня и близким…» — «Не суди
Только мерой снисхожденья, высшей
Все же я достоин…» И меня
Ты даришь улыбкой чудной:
«Тише, Не отчаивайся, из огня
Пусть возникнет новое. Терпенье…
Не спеши и новое паденье

Гибелью последней не считай,
Ты идешь к Единому, а голос
Бытия смущает: раздробляй!
Сердце очень рано укололось
О шипы, и оскудела кровь
Очень рано. Грустно, осторожно
И упорно ты себя готовь
К совершенству…» — «А оно возможно
Для меня?!» — «Возможно. Под конец:
Прожитого огненный венец.

20

Очень явная у преступлений,
Благодарнейшая для стихов,—
Глубина, и самый сильный гений
Не нашел для самой чистой слов,
Равных по неистовству, и красок,
И созвучий, — тем, которыми
Серия его уродских масок
Сделана: какую ни возьми,
На нее любуется злорадство:
Слаще, чем восторги — святотатство.

Как поэту дорог негодяй,
Как злодей чернейший облюбован,
Только дай тебя запомнить, дай
Наглядеться. Кто не околдован
Обаяньем зла? Дорогу вам,
О, елизаветинцы, под лапой
Вашей музы, только что векам
Стало посвободнее за папой
Одряхлевшим, — как встряхнулся мир
Хищный, вольный, дерзостный… Шекспир…

Свет на дно отчетливый и резкий.
Спугнутый зашевелился спрут:
Слишком плотно дантовские фрески
К плоскости недвижной пристают,
На подмостки, на простор гигантский
(Новый Свет открыли только что).
Полной грудью воздух океанский
Человек вдыхает. Он не то,
Что вы думали — он, как титаны.
Чувству меры угрожает: «пьяный

(Для певцов классических) дикарь»,
Расшатав всего средневековья
Здание, выводит драмы царь
На свободу — гениев злословья,
Лжи, измены…Яго одного
Было бы довольно… Дездемона
Чтобы оттенить… И ничего
Не забыто: из того же лона,
Из которого ты, царь Эдип,
Тип, еще один, навеки — тип.

Гамлет, наша бедственная слава
В тонкости и сложности своей,
Наше благородство и отрава…
Всех интеллигентов прадед, всей
Нерешительной и полуправой,
Недоверчивой и полузлой
Страсти разума с его державой
Многотрудной, многовековой…
Вспомнил я софиста и Саула…
Как они угрюмая, зевнула