Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Как много в их глазах лазури
как ясно им видна победа
им навнушали прежней дури
того же выспреннего бреда

Ах выправка юнцов беспечных
они чужды сомненьям страху
меж тем как мастер дел заплечных
ведет их прямиком на плаху

Куда б честней наняться волонтером
а не судить про дружбу и вражду
но не кольчугой я покрыт позором
и только в этой книге бой веду

Но вклад и этот никуда не канет
пройдет война останутся архивы
последним словом битвы книга станет
отряд последний те кто духом живы

Я спать не смел среди ботинок старых
когда звучал для камеры отбой
тела народов разместясь на нарах
храпели примиренные с судьбой

А я писал беря листки пожестче
я знал слова переживут меня
дремал прижавшись к ним скулою тощей
берег и от воды и от огня

Я ждал пройдут столетий вереницы
археология окончит труд
потомки глянут в мертвые глазницы
отбросят череп рукопись найдут

Когда я свет гашу в дому,
То призраки приходят сразу:
Они переполняют тьму,
Почти невидимые глазу.

Но желтые страницы книг
Меня уводят в край забытый;
Одни лишь рифмы в этот миг
Бывают верною защитой.

Нет, все же знаю: час ночной
Покровом старых тайн колышет,
Там кто-то за моей спиной
Стоит — и мне в затылок дышит.

Наверно, это потому,
Что та же сонная истома
Сходила к тем, кто жил в дому,
Считай, со дня постройки дома.

Дом покоряется судьбе,
А ветер — все известку гложет.
Здесь кто-то вены вскрыл себе
Иль кто-то был убит, быть может?

Там, где лежу, там, где стою, —
Тот — счастлив был, а тот — обманут?..
А тени прямо в грудь мою
Ладони ледяные тянут.

За рамой, не переставая,
Всю ночь — легчайший стук в стекло:
То ветвь, иль капля дождевая,
Иль голубь просится в тепло?

Полуразбиты доски ставней,
Идет сквозняк по этажу.
С поры, уже довольно давней,
Я выселенью подлежу.

Уже свою провижу участь;
Чужой тропой, всего скорей,
Плестись, оголодав, измучась,
В компании нетопырей.

Так у тропы однажды сяду,
Окончу путь последний свой,
Испив сладчайшую отраду
Прохладной влаги дождевой.

И голубь серебристоклювый
Мне ветку в клюве принесет,
Покой и мир предскажет скорый, —
Таков да будет мой уход.

Мой товарищ, в этой страшной были
Привыкай идти меж конвоиров;
Знаю, всю семью твою убили,
Видно, и могилы-то не вырыв.

Почему же ты, лишенный дома,
На штыки не бросишься солдатам,
Чтобы в пласт чужого чернозема
Кануть удобрением богатым?

Что же, ведь и я живу, покуда
Не помру от слабости, от боли,
Но бреду, как не было бы худо,
Утопая в гибели все боле.

Нынче равный прочим бедолагам,
Ждешь, когда пройдет пора лихая,
И куда-нибудь походным шагом
Ты пойдешь, шутя или вздыхая.

Веришь ты, что гибель — не подарок,
И твои надежды непреклонны.
Молод ты и не видал овчарок,
Что грызут отставших от колонны!

Лупи! Лупи! Уже мутится разум,
Еще десяток. Нет, не дотяну.
Вот-вот конец — и все исчезнет разом,
Обвалится во тьму и в тишину.

Крошатся зубы, иссыхает глотка,
Кругом — остервененье вражьих рож,
Одна отрада: если парню с плеткой
Ты шепотом проклятие пошлешь.

Лупи! К ударам я готов заранее,
Таков уж век: безумье мчится вскачь.
Все то, что должен я тебе, Германия,
Мне в задницу впечатал твой палач.

А он меня охаживает плетью,
А он обучен множеству финтов:
На голой коже кровяною сетью
Для будущего счет уже готов.

Что ж, полосуйте, бейте, сучьи дети
Пусть я на брюхе — но еще упрям:
И этот счет, и все счета на свете
Я предъявить успею главарям!

Едва нахлынула вода,
Нас тут же сунул труповоз
В конюшню: стало быть, сюда
Впихнул и сено и навоз.
Отнюдь не я тому виной,
Что ты распластан надо мной,
Что источаешь трупный смрад:
Я и такой постели рад.