М. Ножкин - Точка опоры

Да всё вокруг Марьюшки увивается — уж очень хороша! И так и этак… А она от него в сторону! Да всё жениха своего, Ивана- бедного, ждёт не дождётся! Что-то он задержался. Не случилось ли чего?..

А Иван-работяга, как всегда, при деле, по хозяйству хлопочет: то курам зерна подсыплет, то корове сена подложит, то лошади овса добавит… Да напоить всех надо вдоволь… О празднике забыл.

А петух его любимый — Петька-задира — забрался на крышу, откуда вся деревня видна, прокукарекал что-то на своём, на птичьем, да и спрашивает Ивана:

— Эй, хозяин! Скажи-ка, на чём людской дом держится?

— На фундаменте, — ответил Иван на бегу.

— Нет, милок, подумай.

— Тогда на хозяине.

— И опять не угадал.

— Ну, тогда на достатке, — остановился Иван.

— И опять не то! Эх ты, горе луковое! Запомни, хороший дом держится на любви! А любовь — это жена. А жена — это, прежде всего, невеста! А твоя невеста Марьюшка ждёт тебя не дождётся, пока ты здесь, с нами возишься. А вокруг неё всё Семён-вредный вьюном вертится, того и гляди отобьёт! Не упусти своего счастья!

— Я ему отобью! — погрозил Иван. — А за подсказку тебе, Петя, спасибо! Бегу! Только переоденусь.

Нарядился Иван в красную рубаху, подпоясался зелёным кушаком, и пулей помчался к храму, на праздник!

А праздник в самом разгаре! Под хороводами земля ходуном ходит, песни за три версты слышно!..

Увидал Иван Марьюшку, обнял, и закружились они в общем веселье, в общей радости!..

И вдруг, откуда ни возьмись, налетели злые вороги, словно вороны, солдаты чужеземные, злодея-Суховея войско наёмное. Явились оброк собирать. Уж который раз за этот год! И как не придут, все горе-беду за собой ведут. А делать нечего. Полонил Суховей силой да хитростью края родимые много лет назад, и с тех пор улыбаться люди перестали. Разве что по праздникам. Так наемнички Суховеевы, дармоеды ненасытные, норовили аккурат на праздник явиться, чтоб, значит, и тут людям покоя не дать.

Ну, так вот, налетели чужеземцы, согнали всех к паперти церковной и давай горло драть, указы Суховеевы читать. Что, мол, оброк в этот раз больше вдвое, да за то, что приказ Суховея нарушили — он праздники да веселья отменил, а вы праздновали да веселились — штраф налагается, всю скотину забираем. А за то, чтоб и впредь законы не нарушали — ещё штраф, — всех девиц-молодец к себе в полон берём!

Ну, тут уж мужики не выдержали, головы вскинули, кто за кол схватился, кто за камень, и давай гостей незваных потчевать. Намяли наемничкам бока, скрутили, оружие себе забрали и стали судить да рядить, как с ними дальше быть. Одни говорят, — надо их жизни решить, другие говорят, — надо за них выкуп требовать, третьи говорят, — надо их в плуг запрячь, землю на них пахать. Разгорелся спор — за сто вёрст слышно!

А тем временем за морями за долами, в чужедальней стороне, на самой лысой горе, в самой недоступной пещере Злодей-Суховей, лиходей человеческий, отдыхал-прохлаждался, со слугами своими развлекался. Пещера у него большая, посреди костёр до небес полыхает, между стенами цепи натянуты, а на цепях города да деревни, государства да страны покорённые, как белье на прищепках болтаются, высыхают да потрескивают. А которые высохли, те вместо ковров по полу разбросаны, чтоб, значит, Суховей ножки свои поганые от пола каменного, гранитного не застудил. А камзол на нём весь из лучших городов да стран сушёных скроен. А вокруг слуги его верные, люди скверные, хлопочут-убиваются, угодить Суховею стараются, спины горбом гнут, из кожи вон лезут. Новый камзол кроят, модный, из новых городов засушённых, из новой беды человеческой, из новых слёз людских.

А слуги те во все века у всех народов наперечёт известны, сто раз прокляты: горе да нужда, зло да кривда, зависть да подлость!.. Вот какие слуги у Суховея. А первый среди них генерал Холуй! Все в доспехах, все с оружием, к злодею на версту не подпустят!

А он ходит ухмыляется, весь мир засушить похваляется. Сам лысый, глаза красные, борода рыжая, а посреди лба пятно родимое, круглое, словно мишень какая. Так и хочется в неё запустить чем-нибудь потяжелее! Только надел злодей парик с косой — и не видно пятна, как и не было. Подошёл к зеркалу волшебному, на себя, любимого, поглядеть, да видит в зеркале, как войско его хвалёное, наёмнички непобедимые, посреди русской деревни стоят, по ногам-рукам скручены, и суд над ними вершится.

Рассердился Суховей, распалился, из ноздрей дым пошёл. «Опять, — кричит, — непорядок на Руси! Опять не хотят головы склонить! С другими краями хлопот никаких, сохнут себе потихоньку, да помалкивают. А Русь всё никак не смирится, все века бунтует. Что за народ такой непослушный. И впрямь нет на неё другой управы, окромя волшебной дубины».