Виктор Каган - Обстоятельства речи

Потом, немного протрезвев,
переведём тоску в напев,
чтоб сны не омрачала,
и станем жить да поживать,
жирок на душах наживать.
И всё начнём сначала.

2016

Свинец слоится над Санкт-Ленинградом
и проливается сквозь белизну ночей.
Сквозь тину лет тянусь осипшим взглядом
к забытой памяти, что кажется ничьей.

И прежде чем в заоблачные нети
нырнуть, отбросив тело в тень травы,
вплываю корюшкой в невидимые сети
воспоминаний под мотив Невы

на клавишах истёртых парапета.
Немая память учится словам
по букварю полночного рассвета,
по время измоловшим жерновам,

и говорит, самой себе не веря,
нащупывая душу шепотком,
стучится в заколоченные двери,
идёт по битым стёклам босиком,
сверяет время по теням белесым,
по краске запоздалого стыда
пред теми, кто ушёл небесным лесом
за тайною нездешнего суда.

Давно уже не дом, а домовина.
Кровь под ногтями у Пяти Углов.
Увенчанная ангелом дубина.
Стенания рассохшихся полов.

Перебираю памяти наследство
и тянутся в ночи́ из-за плеча
то золотуха золотого детства,
то счастье, то улыбка палача,

то под подушкой благо корки хлеба,
то ор осатанелый воронья,
то белой ночью стынущее небо —
единственная родина моя.

Серафимовой арфы поющая плоть.
Серафимовых труб грозовые стенанья.
И под солью земною чернеет ломóть
жизни в знаках немых препинанья.

Ни смириться, ни выплакать, ни превозмочь,
ни смолчать, ни забыть, ни забыться.
Утекает закат в гефсиманскую ночь,
бьёт крылом шестикрылая птица.

И не верят слезам ни господь, ни Москва.
Боль пронзительна, как запятая.
Но чисты и прозрачны струятся слова,
с языка за спасеньем слетая,

улетая в пространства небес и страниц
из глухой духоты перебранок.
Заполуночный шелест бессонных ночниц.
Птица Синяя – птаха-подранок.

2016

И в собственной стране мы иностранцы.
То бес в ребро, то времени в обрез.
Нет времени на медленные танцы ,
перо торопит пьяненький Велéс.

Скрипит перо и строчкой рвёт бумагу
порочный круг не в силах разорвать.
Стремишься ввысь, а тянешься к оврагу,
где время наготове убивать.
А тишина стоит, не шелохнётся,
глядит на пятипалую сирень
и звёздочка дрожит на дне колодца,
и ёжится ознобливо шагрень.

Спит Афродита на плече Ареса,
любовь с войной не размыкают рук,
Амур – шалун, мальчишечка, повеса
серебряный натягивает лук.

Нам день теперь за пять и эта мука
счастливая да не оставит нас,
пока слова мерцают тенью звука
и не дают ослепнуть блеску глаз.

Иная жизнь и мы в ней иностранцы,
поём на позабытом языке.
Нет времени на медленные танцы
на времени звенящем оселке.

2016

Дождь подбирался медленно и душно,
стихал, немея, птичий пересвист,
качался одуванчик простодушно
взывал о слове неба серый лист.

Гусиное перо в траве лежало,
далёкий гром казался шепотком,
шмели и пчёлы втягивали жала,
мальчишки веселились босиком.

Луч света бился в матовом опале,
дыханье прерывалось, грудь тесня,
и дерево смотрело на меня,
и мы без слов друг друга понимали.

2016

Не доверяя заметок припаркам,
прописям строк на измятой странице,
память, шатайся заброшенным парком
возле разрушенной старой больницы.

В запахе сырости неуловимо
осень витает забытого года,
сквозь желтизну проступает незримо
зелени первой слепая свобода.