Виктор Каган - Обстоятельства речи

На Голгофе пасутся козы,
ни крестов ещё, ни Христа
и роса под утро – не слёзы
на зелёной щеке листа.

Взор Марии звёзды щекочут,
веки вздрагивают во сне.
чистит глотку осипший кочет,
пляшет память в лунном пятне,

Вифлеем снежком припорошен,
спит младенец, во сне сопя,
в котелке шепоток горошин,
искры гаснут, в снегу шипя.

Спит Мария, ещё не зная,
что судьба уже решена,
и младенца в снах пеленая,
почему-то плачет она.

И трещит башка у Пилата,
заседает синедрион,
и собаки пьют воровато
тайной вечери кислый бульон,
и уже глумливы и ражи —
делу время, потехе час —
травят байки сытые стражи,
разливая вино про запас,

предвкушая весёлые случки,
когда тех с крестов уберут.
Над Голгофой ещё ни тучки.
На Голгофе птички поют.

2016

Толпою распалившейся хулимый
он шёл уже не здесь, ещё не там,
своим предназначением гонимый
и солнца тень шагала по пятам.

Остатки тлели прошлогодней охры,
потухшего с чернинкой багреца.
Под оловянным взглядом ражей вохры
он волосы отбрасывал с лица.

Гудели плечи, стёртые до крови
тяжёлою шершавостью креста,
струился пот сквозь сомкнутые брови
и в немоте ржавела хрипота.

Голгофа ли, лесоповал ли, печи,
овраг или ближайшая стена,
он шёл на предначертанную встречу
под окриками злыми харкуна.

В земном аду светился рай галимый
и рай земной сползал в кромешный ад.
И слёз не утирая, дух незримый
взирал с небес сам на себе распят.

2017

Под крышами спалá хурда-мурда,
смолкали крики пьяного конвоя,
летящих звёзд иссякла череда
и тихий снег струился из покоя,
вставала Вифлеемская звезда.

Поверить в чудеса ещё не смея,
которые пророчил Валаам,
но уже чудом радостно пьянея,
душа давала знак идти волхвам,
пока во сне сопела Иудея.
Волхвов Мария слушала вполуха,
сновала Саломея-повитуха,
младенца пеленая в чистый свет,
пока дары волхвов ложились глухо
к его ногам осколками комет.

А он лежал – святая простота,
ножонками сучил в плену пелёнок
и жизнь была ещё не обжитá.
Он засыпал и спал, как спит ребёнок,
что своего не ведает креста.

2017

Господи, ты ли крутил жернова
мельницы этой кровавой?
Я, говорит, но скажи мне сперва,
это не ты ли мне славой
за убиенных врагов воздавал,
слал им в молитвах проклятья?
Я лишь молитвы твои исполнял.
Что же? Теперь виноват я?

2017

Липнет к гортани солёный язык.
Соль по щекам в пресность рек Вавилона.
Щебет пичуг. Захлебнувшийся крик.
Затхлость теплушки. Стон перегона.

Неугомонный светляк табака
ходит по кругу свободы острога.
Смерть за плечом так щекотно близка,
словно дыханье предсмертное бога.

Алым по белому жизни следы.
Чёрным по алому память и мука.
Так и живём от беды до беды —
морок, морока, разруха, разлука.

Так и сидим над теченьем воды.
Год проплывёт с номерком на запястье.
Красным по чёрному вспышка звезды.
Белым по красному проблески счастья.

2011

Поэзия друзей таких несхожих,
такая разная, а всё-таки одна,
как стон души в каликах перехожих,
как мужество испить своё до дна.

С закушенной губы взлетает голос
туда, где точкой исчезает взгляд
и над мечом дрожит прозрачный волос,
и звёзды нам ещё благоволят.

Две книги, две судьбы, два откровенья,
два мира, две мольбы, молитвы две
сливаются в одном прикосновенье
к седой и невесомой синеве.

Две женщины, две боли, два прощенья,
два испытанья смертных на разрыв,
две памяти, две музы, два свеченья,
две нежности, двух родников разлив,