Александр Петрушкин - Тетради 2002—2005 годов

приходи как приходят солдаты к лачуге невесты
из похода в пустыню смотри как сгорают в них воды
прогоняя на запад неважный как воздух завет и
роняя копье на постельный свой хворост поможет

только тело морщины осколки старухи гляди же
это дом это память и что-то еще запали и забудь
как в стремнине реки нас сменяют сгоревшие волки
и прозрев наконец-то находишь причину заснуть

Тронешь и зазвенит
передышка
меж смертью и смертью:
в фалангу
– среднего —
третью
твой код забвения вшит.
Вечность со временем схожа,
если – как мы – поспешна
в своем
небольшом пространстве
(маленькому минотавру
не покинуть путаный Крит).

Тронул – так пропусти
сквозь все пустоты речи
холодную
– как рентгены
ее ведущие —
нить.
Падаешь,
как без/с-путный
из темноты в бессмертье,
но не свое, а прочих
теней
с не-
уютной долей
не посетить Аид.

Грубая – как ладонь
тебя изваявшего мужа,
не тронет твои уста
неузнанная
тьмою речь.
Все дороги ведут на Север,
но смыты соленой водою.
И можно бежать за море,
а можно снежинкой
лечь.

Соль разъедает и камень, и воздух – лишь речь
Имеет прочнее валентность – твой Харитон
Успеет обресть полураспад – пока мы течь-
Перетекать устанем сквозь шели свои в свободу.
Кода времени – это пустой человек,
С помощью междометий обратившийся в воду.

Не торопись, мой птенчик, на этот вокзал:
Поезда плетут лишь одно направленье на Север, и скоро очень
Прялка выткет железную нить из аватар,
Которые падают в землю замедленным снегом,
И прежде чем изливаться из крынки – ты оглянись:
Что будешь ты – после, там, за своим пределом.

Слова кончаются. Дальше – по видимому – темнота.
Над ЧТЗ – ангелы и прочая чертовщина.
И ты выходишь из меня первой из ста:
Дыханьем, когда «-40» – сигаретным дымом.
Моя соленая речь растворит тебя наверняка —
Во все стороны от Камчатки и притворится Крымом.

Ловля звезд – пустое занятье, но ты
занималась всегда этим лучше, чем я,
и после свиданий с тобой я слышал, как роют фундамент кроты
и скоро здесь вырастет Колизей, а потом – скользя
по поросшему редкой травой побережью – волны забудут про нас.
И это правильно – поскольку это – о нас.

Как только закончился бог – мы пошли в театр,
смотрели на линии между надбровных дуг
сцены и старались не хмуриться. И повторяя соцарт —
соприкасались рыбьей кожей разводные мосты. Из подруг,
с которыми я спал в те стрёмные времена —
только ты вплавила влажный штрих-код в мои пелена.

Крошки с наших столов давно обрели свой гранит —
только крепость их – десять последних лет – гранит мой зрачок,
и мы прошли, как земную жизнь, холодный Аид,
в том смысле, что я в свой карман положил от него клочок.
И если кто-то случайно спросит тебя —
не отвечай ни о чем – как и я.

Если это свет – то какой же здесь мрак? Однако,
когда станешь мошкой, то полетишь обратно
из сумерек – пить морошку и зеркала амальгаму —
смутной или прозрачной тенью, чтоб подглядеть драму
сокасания времени и (смешное, как рифма) пространства,
губ и дыхания, языка и хамства
консьержа с нижнего: то ли этажа, то ли предела.
Запомни это так: промахнулся Акела —
в последующей аватаре – мы увидим его, как стаю.
Пока я двигался, в смысле летел к краю —
свет в окончанье зрачка разгорался ярче.
И я покинул его с вопросом:
а был ли мальчик?..

Так падает вода и распускает бога
на наши пальцы, лица и скрип от сапога.
К двадцатому успею связать себя немного
и посмотреть сквозь тело в точащие глаза,
успею довязать свои узлы и хворост,
расслышать, как из камня наружу каплет тот,
которого не видно, которого не надо,
чтоб перепутать тело свое и мутный дождь

Это лето вгонит пенелопу в гроб
Скажи хлоп-хлоп расцарапай лоб
Всех хлопот на пять пальцев
А шестой ты отсек
Слышишь это
по лужам плывет автостоп