Александр Петрушкин - Тетради 2002—2005 годов

Желание вернуть себя снегу ослабевает. Холод
развешивает к рождеству птиц и дохлых собак на заборах.
Нащупав лицо темноты, вспоминаю: двадцать восьмого
непрожитый год, обветшав нами, на прорехи посмотрит строго.
Даже если наши острова больше времени или воли,
контурам их не лишить нас боли
птичьей, судороги зрачков или губ прозрачных
на пластике стаканов, оставленных в злачных.

Я пишу из своей глухоты по прозванью Челяба,
утекает ладонь в темноту из соседского храпа.
Милая Пятница, имена летят на юг, как клочья пены,
обратившиеся в птиц над волной у ссадины земли. Стены
моей хижины обнимает вода, лохматясь
от ежедневного прочтения аборигенами и грубого пальца
северо-восточного, расписанного молниями под индейца,
ветра. Про остальное – неинтересно

говорить с собой. Всегда выживет лишь молчанье,
пауза между букв – это ли не обещанье
возведения Вавилонской Новой
шашни со смертью своей. К покрову
оледенеет слог. Ожидание дольше смысла:
то шиза всколыхнула, то в козе молоко прокисло.
Подышав на ладонь пустотелой и карей синицы,
накалякай письмо и – бутылочной почтой из Вологды, Ниццы,

Копенгагена, Мехико, катарсиса, паранои,
любого из Ч. Нарисую ноль и

зачеркну крестом. Еще один год из дыма
моего очага вылетает голубкой к Богу или Рима
инфаркту. Разные вещи – впиши в эклогу —
полувнятицу, вздор. Мои недосдохшие пальцы
свяжут из пустоты пустоту, уравняв наши шансы
в обретении засухи снежной. Облака выткут нити
побережье забинтовать пургой. И куда бы от прыти
задеваться ребенку, юнцу с бестолковых окраин
языка, если линия со всех сторон! Постоянен

угол взгляда при столкновенье со страхом встречи
себе подобного в полой пустыне. Резче
квадрат черной дыры, съедающей все предметы
иероглифа, клинопись календаря. Омерты —
закон превыше нас, потому что ДО – он.
Спи, моя Пятница, завтра – четверг и кокон
кожный поджарит краткая вечность. Быть бы проще:
сгорать и дышать длиннее – писать короче.

Гнусная страна расставляет птенцов по местам.
Маленький фюрер греет руки в ширинке. «Я – сам»
прежде, чем взять окончательный взлет с железной руки,
верещит воробей, и с тем отлетает. Крюки
вбиты заранее в потолок, кукле – гвозди – в глаза,
любовники – светом – в постель. У дрозда —
снова – подкидыши, снова – простор и тоска,
когда простор запоет – оторопь от голоска
его, дрожь в коленях, и выпь – у глазка
в каменный вещмешок – дневует – его волоска
не надорвать голосом – только собой. Звезда
опустилась – замерзшим в сосульке младенцем – на провода.

Каждой женщине свойственно плакать – пока она есть —
контрабандой разрывов пасхальных хлопушек, петард.
Нам невнятица станет спасеньем, в котором п…ц —
тоже выход (ремарка. улыбка). Тошнотный полуночный Сартр,
не дыши и не двигайся – черный китай и великий могол
починают движенье, гнилыми зубами бутылку открыв —
починяющий примус сантехник все сделает, в пол
устремляя своей Хуанхе желтоцветный разлив.
Так разносит портвейн свои вести, так плачут чтоб жить,
так калечат тепло, так стоят одноного, глазеют с балкона на бога,
собираются тряпки и тело, которое шить,
не найти, не соткать за три месяца и (+) полгода.
Каждой свойственно что-то. Мужчины бухать
не устали и едут четвертый свой, в темном трамвае,
опускаясь все выше, а бог… он всегда вдалеке
и от севера нашего тень сквозь восток убывает

отмечая свои тридцать лет замечаешь – немного
изменились порядки домашних ряды и уже не до блядок
и уже осторожно щупаешь связки дыханьем
чтобы завтра хрипеть повторяя старательно чайник
и корябаешь черствый язык и коверкаешь небо
и не видишь вблизи никого обретя дальнозоркость
все что раньше чудилось с каждым днем исчезает нелепо
все быстрей и уже наплевать на чернильную плоскую гордость
отпуска наши скоро закончатся – мы выйдем следом
запотеют ладошки и иней на голые пятки
ляжет все хорошо это смерть прорастает в нас жизнью
с каждым новым рожденьем детишек и играет со временем в прятки

то и видно что в замкнутой комнате как на ладони
гости были вчера и убыли забрав простоту
то и сплыло что прялка черная или апокриф
расчертивший под ангела новой зимы бересту
положили на четверть стола вдох и пресную мацу
то и дел что смотреть на отбытие в нижнем в …исподню
где что сука то сразу поэт что ни дурень то память
и холодная гостю квартира с привычной хозяину вонью
разноцветного неба тропинкой ведущей на север
чтобы с юга вернуться если хозяйка права
значит выбиты зубы и тело берет на измену
если слишком херово – то славно было вчера
на вокзале в каком-нибудь нижнем кругу словно Мнемосу снишься
и терзаешь бумагу и сжираешь свой карандаш
то и видно что срок приключается местному Зевсу родиться
да и выплюнуть тело мое на последний этаж