Галина Рудакова - Когда цветёт светлынь-трава. Стихи

Вот-вот росянка расцветёт,
За ней багульник и пушица,
И будет брошен мир на холст
Широкой кистью живописца.
И рядом с ним всегда весна,
И даль лесная светоносна…
Была художнику дана
Судьба, высокая, как сосны.

Ночью не спишь, всё думаешь: «Боже мой»
Думаешь: «Господи, только бы не война!»
Как родила дитя, так и страх со мной,
с каждым ребёнком – всё больше в душе вина
в том, что бессильна ты оградить от зла,
хоть и берёшь, и носишь в себе их боль…
Только б ещё и к нам война не пришла,
чтобы жилось нам дружно между собой!

Я посадила сосенки во дворе,
каждому по одной – целый сосновый бор.
Вот соберутся дети о летней поре,
будем сидеть в тени, вести разговор,
чай станем пить со смородиновым листом,
а из созревших ягод варенье варить,
утром подсолнухи будут заглядывать в дом,
будет играть в окольницах сполох зари,
будут резвиться внуки, скрипеть качель
(верится, что для счастья им жизнь дана)…

Только не спишь потом – не от света белых ночей,
а лишь от мыслей, что рядом идёт война!

В юности ездила в Харьков, в Красный Лиман,
в Коробов хутор как-то судьба завела,
помню, девчушка училась русским словам,
на украинском я разговор вела.

Как мы играли с Марусенькой: то «покачай»,
то «догоняй», сама же со смехом прочь.
После сидели под вишнями, пили чай,
а на лиман опускалась южная ночь…

Что там сейчас? Вертолётов, снарядов вой,
танки грохочут, рушатся города…
Чувствую и ненавижу бессилье своё
и понимаю: общая это беда.
Вот и взошло, что посеяли – эта война,
их не простить и не умалить вину!
Знаю, и ты, Маруся, лежишь без сна,
с думой о детях.
Я до утра не усну.

Как будто открылся таинственный шлюз
и хлынули воды – распался Союз
(казался он нам нерушимым!)
Затменье какое-то… тёмная ночь —
и, как о родителях блудная дочь,
забыла о нём Украина.
Кто б думал в начале, что будет в конце?
Фашизм зародился, как птица в яйце
с повадками злого дракона.
И вот уже ветер смертельный подул,
и слышатся взрывы и выстрелов гул
на землях, родных нам исконно.
И думаешь сразу: в советской стране
была Украина с Россией в родне
и жили мы, горя не зная.
Мы, русские, не от своей простоты
мечтаем о том, чтобы вместе цветы
бросать нам на воды Дуная!*
И если из южного края земли
вновь запах полынный ветра принесли,
сплотимся надёжною ратью
и, мир защищая мечом и огнём,
мы снова объятья свои распахнём,
как старшие сёстры и братья.

От парома автобус помчит меня лихо по трассе —
Вдоль глухих деревень,
много лет пребывающих в трансе,
Мимо Емцы-реки, холмогорских болот и лесов,
Мимо Емецка с домом, в котором родился Рубцов.

А полвека назад тот же путь – по Двине, теплоходом.
Вижу старую пристань
с идущим по сходням народом.
Вижу я, как Рубцов по-хозяйски ступает на трап…
Или ловит попутку, лишь из дому выйдя на тракт,
Где когда-то царь Пётр проезжал,
вольнодумец упрямый,
По приказу его были созданы станции – «ямы», —
Ох, и лихо, наверное, мчал он на перекладных
По старинному тракту, вдоль русла холодной Двины!

А в Усть-Ваге Петру лошадей заменили на свежих,
Ведь лежал его путь из Архангельска
прямо на Шенкурск.
Исторический тракт!
Здесь прошёл на Москву Ломоносов.
Вижу, как он в тулупе идёт среди рыбных обозов…
Слышу: кони храпят и доносится песнь ямщика…

Я у дома сойду, а автобус пойдёт до Борка,
А «Борок – он Москвы уголок», – только так!
Надо, надо бы съездить туда, где родился Ермак.

Нет утешенья в цветенье июльских даров.
Лист подорожника – не панацея от боли.
Вправо посмотришь – бурьяном заросшее поле,
Влево – развалины жалкие скотных дворов.

Вправо пойдёшь – там пустые деревни стоят.
Влево свернёшь – там лесные дымят пепелища.
Ветер чужой над родными просторами свищет.
Где же она – полевая Россия твоя?

Может, пора искупить перед нею вину —
Дать по рукам разорившим страну лиходеям?
Сколько потерь, но ещё остаётся надея
Хлебом засеять поля, распахав новину…

Птиц не слыхать, и, до звона в ушах – эта тишь…
Прямо иди – к обмелевшим, отравленным рекам.
Стать ли мутантом – иль жить на земле человеком?
Ты на распутье… пока ещё… молча стоишь.