Олег Мисковец - Город двух президентов

Я пожалею, пожалеешь ты,
и пожилые пожившие люди,
всю жизнь хранившие любовь как чудо,
от старости бесполые почти,
созданья, а не человеки,
безумные маршруты при ходьбе чертя
клюками на земле, послав к чертям
собачьим оба века,
(особенно границу между ними),
не встретятся ни здесь, ни там,
чтобы сказать: «А помнишь, нам
завидовали, когда мы любили».

Глаза черны, как свеженький асфальт,
уложенный рабочими-чертями
на полотно дороги, уходящей в ад.
Движенье начато, мадам? Тогда я с Вами.
На белом черным (красной полосой
зачёркнуто наискосок) – ЛЮБОВЬ, как
населённый пункт, как место под луной,
но не для нас. Грядущая попойка
даст связь по типу той, что ждёт разведчик
с Родиной немой, иль фетишист в кустах.
А дальше? – дальше через стыд и страх.
По радио «В траве сидел кузнечик».
В багажнике лишь кочерга да пара свечек.
В зависимости кто в инспекторах.

Из Александровского сада
по направлению к реке Москва,
продавленная ветром сквозь ограду,
дорогу пересечь листва
пытается, и ей наградой —
купание под сводами моста,
Большого Каменного монстра,
дневного обладателя хвоста
автомобильной пробки. Пёстрой
лентой с юга, мимо ГАИ поста
№1, лассо вокруг Кремля
с узлом на этом перекрёстке.
Несвежей наволочкой небо ноября
плывёт, цепляя за рубиновые звёзды.
По радио о снеге говорят.

Обратный отсчёт запущен
и после ноля начнётся.
Охота неволи пуще,
но все же встречать придётся.
Шампанское будет литься,
и нам депутат расскажет
на фоне еловых листьев,
что стала держава краше,
что наш ВВП удвоен
сращением веток власти,
что втрое теперь удои,
и те, кто не с нами, – слазьте.
Ударят куранты мимо
тональности и эпохи,
и вздрогнет в порыве едином
страна, всё которой похер.

Мне надоели поезда
и их пристанища вокзалы.
Я ненавижу рельсы, шпалы,
а слово русское «езда»
своим глагольством задолбало.
Но в небе главная звезда,

и лестницей за горизонт
уходит мёрзлая дорога.
Сегодня День рожденья Бога,
а завтра день наоборот.
И поезд инвалид безногий
по расписанию придёт.

Когда ты хлопаешь глазами – ветер,
когда ты ими плачешь – водопад,
когда ты смотришь, успокоясь, – взгляд
рассеянной, чуть ироничной леди,
которую спросили невпопад
о скорости, с которой сохнут реки,
и о ветрах, что больше не шумят.

Предлагаю ничью. Соглашайся, ничью.
Без вранья, без гамбита, столицы пожара.
Потому как я, если пойду на войну,
то могу не вернуться, поскольку я старый.

Я выигрывал битвы нахрапом и враз,
раза три, после сдачи, бежал я из плена.
Ноги стёрлись по место, чем ходят, из фраз
стала очень реальна – уж всё по колено.

По коллекторам крысы бегут от воды.
(Год такой, что не вспомнить о них невозможно.)
Так о чём я? Ах да, воду гонят дожди
и удваивают на асфальте прохожих.

В Петербурге, Москве нынче много такси.
Они помнят три цвета и знают все броды.
«Ты опять без неё? Даже и не проси».
И такая напасть более полугода.

Дырой в дневное небо
в ночном висит луна.
А две недели прежде
была как грустный смайл.
Как серп была крестьянский,
как просто буква «С»,
как просто месяц ясный
из гоголевских пьес.
Из гоголевских книжек,
Диканьки вечеров,
на волю черти вышли
и разбрелись хитро.
По православным душам,
по вдовьим адресам,
По тем, кто на старушек
поднял сталь топора.
Поэт, мыслитель, лирик,
задумайся трезво,
ведь ты почти что в тире,
когда берёшь перо,
ты расставляешь сети
для одиноких душ,
а ведь читают дети,
и взрослые к тому ж.
Для первых это сказка,
а для вторых облом.
Сначала чаты, аська,
Каренина потом.
А РЖД в ответе
за график. Как никак
из детства поезд едет.
На крыше – Шапокляк.