Олег Мисковец - Город двух президентов

Москва. Я к Вам почти привык.
Обескуражен Вашей широтою,
архитектурного покроя
почти не слышу эклектичный крик,
придушенный садовою петлёю.

Москва. Я Вас почти люблю,
хоть в это трудно мне поверить.
Я даже привыкаю к кораблю,
к которому грузин сумел приделать
Петра-урода, ставшего к рулю.

Москва. Я весь почти что Ваш.
Здесь деньги, храмы и хоромы,
здесь власть хранят лиловые погоны,
но что ни ночь, то снится мне шалаш
в Разливе, по дороге к дому.

Выпью сегодня Red label —
дешёвый самый.
Ударюсь мордой о table,
очнусь стаканом,
наполненным хмельной водой,
верней, жидкостью,
и выстою сороковой
раунд с жизнью. Так,
что сорок первый нипочём,
узнать бы только:
куда они идут пешком?
Откуда столько?

Уходи, я тебя прошу,
сама к нему, в никуда.
На очередном листке пишу,
мну, бросаю – не так —
в корзину. Не сжигая, а надо
бы сжечь, но как в баскетболе
трёхочковый опять
(кольцо не рядом).
Мне бы волю —
я бы подошёл ближе
или пережил тише.
Сознание мышью
в норку, созданную лишь
с целью имитации входа ада,
торопиться. Я не смогу
написать – быть не надо
с тобой нам.
Но я не напьюсь больше в хлам,
в дугу электрического разряда,
которой сваривают
корпуса судов.
Мы никуда не поплывём с тобой,
все желанья пошли ко дну.
Поговаривают,
что и попытка была ни к чему.

Вы говорили о любви
надрывно, пафосно и рьяно.
Был я нетрезв, Вы были пьяны,
и я поверил Вам, увы.
Я был лишь Ваш. Все ночи дни
согреты страстью, ревностью из-
гажены. И тело столько виз
навыдавало Ваше – ни
вспомнить, ни забыть, ни счесть уж.
Да и не надо в Пифагоры.
Считать всё то, что сперли воры,
смешно. Душе хотелось в душ.
Ушли Вы в дождь, я в сильный ве-
термометр градус верный пока-
зал рукоплескал, и в такт хлопкам
качались тучи на Неве.
Ныряли чайки с криками «еда»
в таком гастрономическом азарте,
что захотелось как кошачьим в марте
не только есть, но и услышать чьё-то «да».
Чего-то не хватало летом поздним.
Возможно, Вас, как замыканья проводам,
всё остальное кипятильник и вода.
Из ниоткуда каламбур возник:
«К чему задаром пропадать?» (особенно
теперь, когда мы розня).
Любовь опасна, когда в розни-
цу. А оптом это даже не беда.

Время растит детей
и города стирает.
Время ползёт, бывает,
или летит быстрей,
чем самолеты «Ил»,
даже быстрей, чем «Боинг»,
время в себе же тонет
и формирует ил
Вечности, ну а в ней
вязнет событий масса
так, что tabula rassa
школьной доски грязней.

Прошедшее время
в зеркале заднего вида.
Пространства проблема
в его замкнутости. И до
ближайшего стопа,
как до Китая почти что,
да не самолетом,
а в позе, в которой рикша,
вместо коня в Дели,
человекосилой одной
везёт из борделя
жену, после смены ночной.
Не оглядываясь,
только под ноги и вперёд,
в будущую грязь
общую для всех, кто живёт.

За кремлёвской стеной дерева
в белых ножках, чтоб меньше улиток.
И под сенью постриженных липок
колосится такая трава,
что, отведав её, не корова —
бык захочет давать молока,
только вряд ли доярки рука
сыщет вымя без крепкого слова.
Благодать! Ильича или газа
сибирской земли аромат
местный ветер несёт. Автомат
смотрит в землю единственным глазом,
не случайно вися на плече у бойца.
В куполах отражение Бога
и кого-то ещё. Образ строгий,
но честный, всего вероятней, отца
того племени, что населяет
эти земли в пределах кольца,
что стена кирпича обрамляет…