Инна Фидянина-Зубкова - Съешь блинок, касатик. Стихи о дедушках и бабушках

– Эй Иванна,
куда ты попёрлась мимо,
«на чай» подать мне забыла!

Я споткнусь о дедка, начинаю:
«Подать не подам! (попинаю
его больную печёнку)
Вставай, Вован, собачонкой
и я б сумела тут ползать.
А ты попробуй-ка поработать.»

Подмигнёт мне деда Вова:
– При отсюда, Зубкова,
да в газету портрет мой вешай.

«Не журналист я (поэт) и взвешен
каждый мой слог на страницах.
Неужели ты хочешь, чтоб лица
вашего племени встали
на моих листочках вокзалом?»

– На вокзал я не хочу! —
деда Вова хохочет.
А что ему ещё делать?

«Это я, как дура, надену
больную печень народа
на царей, королей и уродом
по планете пройдётся мой поезд!»

– А ты кто такая? «Совесть.»

Я сегодня стала старой,
мне сегодня хорошо,
потому что на рассвете,
чибис заглянул в окно,
постучал да поклонился:
«Нет, не быть тебе врагом,
это просто месяц злился.
Ай, поговорим потом!»

Я сегодня стала старой,
мне сегодня хорошо
слушать песни под гитару,
я прошу: «Ещё, ещё!»

Но нестойкая погода
ветром выгонит домой
и все песни про победу
мы за чаем допоём.

Я сегодня стала старой,
видно, с небом подралась.
Наши деды постарели —
заупокойная неслась!

Говорила мне маменька:
«Не ходи к мужикам чужим баиньки,
ведь водкой они угощают,
а тебе, доня, надобно чаю.
До чая я жутко охоча,
ходи до маменьки, доча!»

Так и ходила я к маменьке
чай пить и домой шла, тазики
с водой по утрам выносила:
крыша капала – мужика просила.

Закончилось наше лето:
ни одно, ни второе, ни третье,
сорок третье закончилось, значит.
Крыша моя всё плачет.
Мать, как дура, хохочет,
ещё чаю, видимо, хочет.
Валерьянку я в чай подливаю:
по другому как выжить – не знаю.

– Ну и дура твоя мамаша! —
говорит мне соседка Глаша
и зовёт к себе в гости,
потому как намерена бросить
чай гонять с кренделями
да воду носить тазами.

Вот и сидим мы с соседкой:
пьём чай, но уж дюже крепкий.
А крыша, тазы и заварка
поедом нас съедают: «Не жалко!»

Ах, какая я хорошая была:
на работе, в поле, дома – всё сама!
Настирала, наготовила и в гроб,
лежу тихо, жду: ну кто же заревёт?

Муж пришёл, нажрался, пошёл спать,
дети и искать не стали мать.
Полежала, встала с гроба, побрела:
зайду в лес и сгину навсегда!

Кинутся меня искать, ан нет?
Любят меня, бабу, или нет?
(Баба дура, баба дура, не дури!)
Я иду, а по лицу бьют камыши.

Улеглась я в камышах. Нет, не проснусь.
А уснуть мне не дают мошка и гнусь.
Плюнула, топиться я пошла.
(Баба дура!) Баба дура? Баба зла!

У болота села и сижу,
я не дурочка, топиться не хочу.
Осерчавшая на мужа, на детей,
поплелась я к дому поскорей.

– Почему ж не кинулись искать?
«Хватит, мама, шляться, иди спать.»

Я к плите, беру сковороду.
Ой, кого забью, того забью:
«Ая-яй, ая-яй,
провожай и встречай
мать родную у ворот!
(Видно, сковородка ум даёт!)
Как умру, не кинетесь меня!
Мать у вас плохая, значит, да?»

Свистит сковорода по всем дворам…
Не просите, бабью дурь я не отдам!

– С днём святого Валентина,
Валентина! «С Валентином!»
– Ты свиней не покормила?
«Покормила, покормила.»
– А корову подоила?
«Подоила, подоила.»
– И кролей пересчитала?