Аркадий Драгомощенко - Великое однообразие любви

еще один такой день
и я с другом
пойду по полям
шаркая безмятежно подошвами

пойдем по полям
веселье, веселье!..

…Негромко говоришь – прощай.
Мост над стремниной лета, над ливнем.
Прощай, – говоришь тополиным побегам,
шелковице за белым забором
и улице,
А сам толком не знаешь –
К кому обращен этот шепот.

Прощай, говоришь снам, в которых
ты появилась…
О какой странный сон вырос над нами!
Крыло и звезда были незримы тогда.

Впереди мерно машут крыльями птицы:
Дрозды, чибисы, дикие гуси.
Невесомость полнит тела, зрачок
разрывает безмерность отчаянья –
Всего не увидеть.
Вскипает вода, трепещут кроны деревьев,
Раздвигается мир до пределов, доселе
неведомых
ни нам, ни ему самому.
И, точно шепот твой, в безмерности
солнечного луча
танцует бледная паутина,
предваряя милосердие льда.

Какой странный сон раскинулся над нами
тогда.

Зима уже давным-давно,
да снега нет
И пусто небо.
Лишь перья сизые прозрачных облаков
колышутся дремотно над заливом.

Залив в цвету смятенных голосов!
Так слышали: начнется день
и птица возвестит его начало.
Сколь ясно все!
Безгласны руки, воздух,
Как тонко серебрится здесь гранит.

Пусть будет так, как сказано –
Вначале птица. Зашевелится тень потом
в зрачке,
И день великий без конца и края
сольется с пустотой зимы.

на второй день снегопада
я вспомнил
окно в другом доме
и так же тихо почти у глаз
проносился снег

так все несложно и просто!
прах огоньков у стекол чужих
мотылек на груди
голова, склоненная к белому трепету
все невероятно понятно –
последовательность, недоступная разуму –
я появляюсь, затем ухожу, потом умираю
покойно лицо
лицо утихает
снег слетает к лицу
к краям подступает –
и снег и лицо приостановлены сразу

всё летят и летят –
мать прошептала
мы стояли у мокрых ворот
я постарше она помоложе
не отводя глаз от небес

дождь пустился
она поднесла руку к лицу
ветер трепал ее черный платок

Вялая зелень,
И голоса так заманчивы – поют голоса.
Поют, только-только рассвет приходит,
Только забрезжит в запотевшем стекле
абрис птицы, медленно восходящей,
А покуда нет еще солнца –
Голоса стелются, настойчивы, незатейливы,
Подымаются над оперением верб, мерцающих
в отмелях,
где тают винные волосы случайного снегопада
и вода вьется на ясных уступах песка,
словно навстречу течет голосам восходящим,
настойчивым и прекрасным.

А ты смотришь в воду и видишь,
как необычайно проста природа материи.
Или нет… Лучше так – ты, глядя пристально
в воду,
размышляешь о тишине пресловутой,
которая когда-то настанет,
О неясной душе песка,
длящейся из месяца в месяц,
О неизбежных снегах,
появление которых всегда неожиданно и печально.
Ты доверился тишине, как теченью пловец:
Он следит косую лазурь,
Ты смотришь в воду и не отзываешься, когда зовут.

Мотылек над потоком (зовут тебя),
Синева сквозит в перистых облаках
(зовут тебя, зовут),
Шероховатый луч двоится в уголке опаленной коры
(видно, никак не дозваться).

Словно яблоко пронесли и с моста опустили
рассеянно.
Ринулась к солнцу тень рыболова.
И сам он запел, выпуская плотву из соломенных
дыр,
А в мешковине трепещет бескровная рыба
твоего поцелуя.
Кто же бредет вдоль божьих свечей?
Кто поит мух солнцеглазых бледной сукровицей рек?

Много свечей в час посева,
Много огня в день жатвы и хмеля,
Много молчания в день первых побегов.
Века пролегли меж зерном и свечой –
Руку подставь! Пусть неприкаянная птица,
крылатое семя
обожженного клена, твой ангел –
опустится на ладонь.
Пусть недоступней все разум.
И только пустые тела, как сухие колосья,
тянутся по ветру.
И только свобода беспризорных шелковиц,
затянутая в ледяное кольцо детских волос,
Свобода холмов, налитых зноем,
И нищего слова, и облака без конца и начала –
забавы птиц и детей, отрады бездомных и рыб…