Лазарь Соколовский - Крохи бытия

что простояла века ни туда ни сюда,
не увлекаема сверху наивным напевом,
ей же самою надуманным, – и по следам
тех, что не ведают качки ни вправо, ни влево.

* * *

Осень восьмая, на выход! Гнилая зима
пусть наступает на пятки – какие уж лыжи!
Да не случайно протестом дохнул Потомак,
совестью мира больной, значит, кто-нибудь движим.

Часть небольшая вначале – но пусть со страниц
Библии так и взметнется вопль Иеремии!
Тяга от темного к светлому шла от крупиц
исстари, но хоть чуть-чуть побуждала стихии

притормозить – снова к пропасти век подошел,
где испытанье терпеньем предстанет дороже
сопротивленья. Ужель допустить произвол,
что заиграться в кровавые игрища может!

Было недавно еще и не раз, и не три —
память короткая дремлющих многих подводит…
Мир если как-то меняется, то изнутри,
вот и ржавеем, когда не живем по природе.

Осень восьмая твоя ли, кого-то ль еще —
вместе сошлись на стихийную сходку, едва лишь
власть посягнет на законное право. Рассчет
шел на безликую массу – да мы не проспали!

Игры в гадалки-смотрелки отчаянны, как
всякие игры, да только уводят от дома —
станет небесная стрелка наперекосяк,
если впадет наше неравнодушие в кому.

* * *

Осень восьмая… Напомнит Гомер, как ладья
сына бодается с бурей, отец – за оралом,
крохи случайно отсыпанного бытия
чтобы потратить с какой-то хоть пользою малой.

Местный, москвич, петербуржец ли… дело не в том,
где и куда суждено перетаскивать лары —
хрупкие, связаны с хрупкой Землею, плывем,
лишь сберегая пока этот хрупкий подарок.
В утлом своем воскресенье нам знать не дано,
сколько еще облетят и раскроются листья
десятилетий, веков, мигом мчащихся, но
держит еще на плаву свод негаснущих истин:

не суетись и молясь, не убий, не кради,
страсти смиряй, чти законы, не трогай чужого
и не терпи бесконечно, когда из груди,
чем-то стесненной, вскипает свободное слово.

Облик планеты и так уж не лучше от нас,
наворотивших вслепую, что нечем гордиться —
как же, прогресс! Хоть такой сохраним про запас
правнукам… Вспыхнула искра в осмысленных лицах,

небо расчистилось, солнце пророчит весну,
люди, лишь маятник все же качнулся чуть вправо,
встали, сцепивши ладони, чтоб эту волну
встретить не дрогнув – не детская вовсе забава!

* * *

Ну, а домой… и мы тоже вернемся домой,
только народ свою спячку дремучую сбросит
и повернется туда, куда вектор ведет мировой —
в общий прогресс.
Мы вернемся пусть в самую позднюю осень.

Сколько зим, как строка, бегущая
не вперед, а скорей назад,
искушает то, что отпущено,
тупо силясь взобраться над…

Будто бочку прибило к берегу:
все впервой – ни служб, ни долгов,
а Америка… что Америка,
не до места – хватило б слов.

Пусть не звонкой мальчишьей россыпи,
там что в занятости не пришлась —
здесь наметил писать без просыпа,
с мастерством обретая связь.

Так и шло: поначалу исподволь —
еще старый давил багаж,
постепенно к тому, что выстрадал.
Только как это передашь…

Лишь черту подводя событиям,
расслоенным в осадке дней
от отплытия до отплытия,
сколько видится мне ясней,

как обратное время сплющено,
как тащу понапрасну кладь
и спешу наверстать упущенное…
Будто можно жизнь наверстать.

Что форма – строгий контур, раскардаш,
свобода выбора, забор ГУЛАГа,
традиции, смещенья, эпатаж
в подполье, на миру… С какого шага

начать, каким закончить? Просверкнуть
глубинной сутью ноты, краски, слова —
и вдруг поставить точку пулей в грудь,
как Маяковский! С бодуна какого

Сергей, Марина… Черта ль в петлю лезть,
как Лермонтов подставиться и Пушкин!
Страну оставим, здесь что есть, то есть:
каков народ, такая и верхушка.

В искусстве как не прыгнуть за порог
доступного, когда так тесно в раме
границ вмененных – не с того ль Ван Гог,
как Шуман, Гельдерлин, пошел мозгами…

Зуд выразить себя неистощим
настолько, что, пытаясь все преграды
преодолеть, как в смерть, играешь с ним
и даже счастлив… Но не жди пощады,