Мария Визи - A moon gate in my wall - собрание стихотворений

Горек хлеб разлуки и утраты,
и мотив прекрасен, что утих;
вот, зияют черные заплаты
на хитоне светлом дней моих.

Но зачем печально на пороге
четки прошлого перебирать?
Видишь, розовеют гор отроги,
трогает заря морскую гладь?

Видишь, чайка, пролетая мимо,
на песок метнула крыльев тень?
— Осторожно и неотвратимо
подошел какой-то новый день.

Для него оставь свои хоромы!
Даже спотыкаясь и скользя,
не пойти дорогой незнакомой
с ним, таким единственным, нельзя.

— Он одарит за такую встречу:
это море! этих гор хребты!
Даже грусти трепетные свечи
не частица разве красоты?

Сегодня город мой покрыт туманом.
Играют в прятки люди и дома,
И в парке по деревьям и полянам
голубоватая струится тьма.

Какой-то отблеск серебристый реет
над очертаньем крыши и стены
И лица встречных делает добрее,
И улицы — похожими на сны,

ведущие в неявленные дали,
в ненайденный, давно искомый сад,
который мы когда-то загадали
так много городов тому назад.

И в сутолоке синей предвечерья
вдруг чудится, что близко, за углом,
торжественно откроется преддверье,
обещанное каждому в былом;

и можно так легко простить обиды;
и грязь, и камень, и цемент, и дым
скрываются дорогой Атлантиды
под этим сном туманно-голубым.

Вода в ручье струится. А на дне
ничем не тронуты и мглой одеты,
от шума дня скрываясь в тишине,
упрятаны каменья-самоцветы.

Так дни мои струятся. И тихи,
песком и илом мелочей прикрыты,
как галька, в глубине лежат стихи,
еще не писаны и не изжиты.

Но если быстро вынуть камень тот
из-под воды, что так блестя бежала,
он потускнеет и почти умрет,
и красок всех его — как не бывало.

Спустилась ночь легко и глухо.
Надраил месяц острие.
Сосна, косматая старуха,
глядится в прошлое свое.

Как черные, немые змеи
ползут равниной струи рек,
и в небо глаз поднять не смеет
земле подвластный человек.

Так. Нет конца, как нет начала,
и месяц света не прольет,
когда к последнему причалу
докатится разбитый бот.

Над улицей серой нависла туча.
На японскую ширму похожий,
шелк дождя закрывал дома вдалеке
и прохожих.
Пожилой мужчина в дождевике
и в шляпе, чуть нахлобученной,
ждал трамвая у остановки…

Так странно
похожий, —
совсем как тот, давнишний, близкий:
руки в карманах,
немного неловкий;
из-под шляпы, надвинутой низко,
седые виски видны.

Профиль мелькнул
сквозь серые нити
осеннего дня: как будто годы —
целая четверть века —
не сумели его изменить!

В память кольнуло —
и канул в воду.
Так просто.
Стоял человек невысокого роста,
и дождь, точно ширма, закрыл человека
и дома с другой стороны.

За серым рукавом залива,
где ветер — вечный дирижер,
где он бурунов лейт-мотивы
несет к отрогам дальних гор,

где звезд туманно-белых трассы
родятся за плечом скалы,—
встают лиловых гор террасы
из сумеречной и холодной мглы.

В тени глубокой, черной щели,
в дичи разлоговин глухих,
приморский шторм ломает ели,
ползучие съедает мхи;

и там, в затерянных каньонах,
под сенью скромных очагов
живут, кто любит эти склоны,
аккорды волн и ветра рев.

Вот этих диких гор подножья
и хмурый этот океан
всего на свете им дороже
и им других не нужно стран.

И в день, когда для них настанет
назначенный им час
уйти за дальнюю из граней
сиреневых террас —