Он был, наверно, самый ловкий —
один, среди мильонов тел.
он спасся от бомбардировки
и долго под землей сидел.
Как звери ночью роют норы,
спасаясь от дождя и зла,
прорыл глухие коридоры
дневного не ища тепла.
И так как был иных проворней,
то он ловил и ел мышей
и грыз в земле деревьев корни
и так и жил — один. Ничей.
И успокоилась планета.
Никто не бегал, не кричал,
и души всех погибших где-то
нашли последний свой причал.
Тогда он вылез осторожно.
Был воздух светел, пуст и нем.
Он посмотрел кругом, ничтожный,
— и тихо вдруг спросил: «Зачем?»
9 мая 1952 г.
369. «Закинув в небо голубое…» [178] Variant in the last line of the third stanza in the manuscript: «и легкой славы не просил».
Закинув в небо голубое
высокой мачты острие
стоит, укрытый от прибоя
корабль, отплававший свое.
Его пути пересекались,
ведя от самых дальних мест,
из-под Авроры Бореалис
в края, где светит Южный Крест.
Легенды северного снега
он, белокрылый, доносил
до самой Тьерра-дель-Фуего
и возвращался, полный сил.
Стоит. Один. Давно ржавеет.
Тяжелый якорь врыт в песок.
В пустых каютах ветер веет.
Последний сон его глубок.
9 мая 1952 г.
370. Ноктюрн («Было тихо, так тихо печальное синее небо…»)
Было тихо, так тихо печальное синее небо,
только белые птицы парили, тоскуя и плача,
потухала заря, совершалась последняя треба,
и грустила земля обо дне, что навеки утрачен.
Обнимали туманы дышавшую грудь океана
и на дюны ползли, где пески серебром отливали;
был белеющий месяц, как шрам заживающей раны,
и огромные звезды на люстре небесной кивали.
В океан безвозвратно, бесшумно впадают потоки,
в бесконечности звезд умолкают аккорды ноктюрна,
забываются песни, теряются давние сроки,
горсти стылого пепла в последнюю сыплются урну.
27 мая 1952 г.
371. «Высоко на какой-то горе…»
Высоко на какой-то горе,
на весенней веселой заре,
ты найдешь очарованный цвет,
ты услышишь желанный ответ,
только верь, не устань, не отстань,
— перейди через реку Иордань,
потому что нельзя отступать,
засосет ненасытная падь, —
только лезь, добивайся, иди,
видишь, светится луч впереди.
Не теряй же надежды, поверь,
что откроешь заветную дверь,
и войдешь, и воскликнешь: «Не зря
обещала так много заря,
и звала, и манила вперед,
в этот край, где подснежник цветет!»
Май 1952 г.
372. «Засверкал остроконечный месяц…»
Засверкал остроконечный месяц.
Фонари зажглись вечерних улиц,
И лучи неощутимых лестниц
От земли на небо протянулись.
Вот, взойти — увидеть, что такое,
И назад не возвращаться снова.
А проснуться в золотом покое
Золотого утра неземного.
Май 1952 г.
373. «Живи себе, живи… Войны не надо…»
Живи себе, живи… Войны не надо:
опасность не грозит, — помилуй Боже.
И не нужна вокруг избы ограда —
убийц на свете нет. И нищих тоже.
Никто не нападет, не бросит в прорубь
и не убьет. Смотри: играют дети,
над ними вьется белокрылый голубь,
и ласковое солнце мирно светит.
6 июня 1952 г.
374. «Люблю тебя. Ты будь со мной всегда…» [179] With a notation in the manuscript: «Это Женьке, конечно.» Женька: see note on poem 193.
Люблю тебя. Ты будь со мной всегда.
Не надо даже думать о разлуке,
ты нужен мне, как воздух и вода,
как солнце и как хлеб и песни звуки.
А если вдруг разлюбишь — убегу
и под ничем неозаренным небом
я буду жить, хотя б пока могу
без воздуха — без песни — и без хлеба.
5 августа 1952 г.
375. «Огромный мир… моря, леса и горы…» [180] Published in the newspaper Russkaia zhizn' (San Francisco), where the last three lines of the first stanza and the first three of the second stanza are as follows: «исхоженные много тысяч лет, / и в то же время — скрыты от взора /мильоны неразведанных планет. // Так много раз с востока солнце встало /и снова встанет мириады раз;/а мы с тобой заботимся о малом».
Огромный мир… моря, леса и горы,
известные с неисчислимых лет,
и в то же время скрытые от взора
мильоны неизведанных планет.
Читать дальше