[1921 г.]
О, если б ты был жив, великий русский гений.
Как ужаснулся б ты, как гневно задрожал.
Когда всю пустоту последних поколений
Ты б увидал!
Твое бы сердце страшной болью сжалось;
Ты б весь сгорел от боли и стыда
За ту Россию, что тебе казалась
Святой всегда.
[1921 г.]
269. К стихотворению Бальмонта «Ирландская девушка»
О, я вижу ее, — как она на болото выходит
Из сеней, за дощатым забором;
По ее волосам лунный луч леденящий разводит
Серебристым узором.
Она слышит — и вздрогнет всегда, как услышит
Из-за старой коряги сову…
Переступит — вздохнет; на озябшие пальцы подышит,
Спросит: «Все ль наяву?»
Ей не верится все, что оставил ее чернобровый.
Что ушел к своим замкам богатым.
Она села на кочку; ее не пугали дубровы
Лешим старым, лохматым.
[1921 г.]
Увы, язык всех наций мира
Настолько беден, что «поэт» —
Определенье для Шекспира
И… (о, невинная сатира!)
И для меня; другого нет.
Великий гений, вечно чтимый,
Поэтов смертных идеал!
Прости, что, страстью одержимый.
Влекомый музою любимой,
Я сам себя поэтом звал;
К высокой цели я стремился
И отуманен был борьбой;
Я победил и — возгордился:
Прости, что я тогда забылся.
Что я равнял себя — с тобой!
[1921 г.]
271. Цезарю [154] With a notation in the manuscript: «Written in class.» Julius Caesar's De bello Gallico was studied in Latin class at the North China American School.
О, цезарь, цезарь! Ты ль мечтал,
Что этот груд заучат дети,
Когда ты в глубине столетий
«De bello Gallico» писал?
«Не сотвори себе кумира»,
Господь когда-то нам сказал;
А ты, владыка полумира.
Ты сам себе кумиром стал.
Война и кровь — твоя забава;
Ты сердце римлян покорил,
И до сих пор жива та слава,
Которой ты себя покрыл.
В раю, в аду ли ты витаешь,
— Тебе дела земли видны;
Скажи, ужель ты не скучаешь
Без покорений, без войны?
Твои ль ужасней битвы были.
Чем наш кошмар последних лет?
О, гордый вождь! Ты сгнил в могиле,
Не ты виновник сих побед.
Твой дух великий — в царстве теней,
Я не услышу твой ответ.
Ведь недоступен мертвый гений
Тому, о чем бренчит поэт.
[1921 г.]
Я прежде звал ее мгновенной,
Я говорил «она пуста»;
Но не пуста ли пред вселенной
Всей нашей жизни суета?
Весь этот мир — моя держава.
Всех мыслей спутанный узор;
и знак ее признанья — слава,
А благодарность — не позор.
Я людям брошу плод готовый,
Созданье духа своего;
Пусть мне дадут венец лавровый,
Когда достоин я его!
Я поклоненья не желаю.
Я глупой лести не ищу
И комплиментов избегаю:
Но никогда не оттолкну
Любовь толпы многомиллионной
За красоту певучих слов.
И счастье славы заслуженной,
И зелень лавровых листов.
[1921 г.]
273. «О, мой поэт, волшебный гений!..»
О, мой поэт, волшебный гений!
Твои творенья — рая дар —
Всей вы соте моих стремлений.
Моим мечтам нанес удар.
О, как душа моя желала
Познать поэзии завет,
Как я восторженно мечтала
О том, что я, как ты, — поэт.
Я так жестоко обманулась!
Я долго грезами жила;
Зачем я раньше не проснулась?
Явь не была б так тяжела…
В тебе талант, нет, больше, — гений,
И я — ничтожность пред тобой.
Пред высотой твоих творений
Склоняюсь духом и главой.
Не мне парить под облаками,
О красоте не мне мечтать.
Своими робкими стихами
Не мне творенье воспевать.
Я замолчу и песнь глубоко
В мятежном сердце задушу…
Прости, поэт, насмешку рока.
Что, как и ты, и я пишу!
[1921 г.]
274. «Лунный вечер, сижу на качели…»
Лунный вечер, сижу на качели,
Предо мною наш ров и стена,
И откуда-то виолончели
Отзывается нежно струна.
Играет, играет.
Тихо звенит;
Стихает…
Молчит.
С темнотой мои мысли смешались,
Моя жизнь на момент замерла;
А качели качались, качались,
И сгущалась все мгла.
Лишь звезды далеко
Сверху глядят;
Высоко…
Блестят.
В темноте наша жизнь не бесцветна,
Есть какая-то в ней глубина;
О, как вся ее прелесть заметна,
Когда ночь над землей и луна!
Все ярче, чуднее
В небо окно.
Темнее…
Темно.
Тунчжоу, январь 1922 г.
Это не стихотворение, это музыка души,
Поэзия без слов, струна виолончели.
Не строгий ритм, а мягкое качание качели
Лунной ночью, в тиши.
То лишь дуновение ветра над водою,
То не мысль, — забвенье мысли, сон.
То заботы погребальный звон.
Поздний шепот месяца с травою.
Читать дальше