Татьяна Брыксина - Песня вечной дороги

До сорока ходила в девушках,
Меж тем ровесницы – в сугревушках…
Кином казалось их житьё.
Но вот… один, пропахший стружкою,
Вдовец с дитём и раскладушкою
Назвал Зинушкою её.

Металась дверь, ступеньки плакали…
Рукой махнула; в девках сладко ли?!
За гуж взялась… А вышло что?
Муж гулеван, изба несправная,
К тому же падчерица ндравная —
Всё не по ней, не так, не то…

…Макнула в пену майку блёклую,
Со лба смахнула прядку мокрую
И смотрит в мутное окно…
А там, средь морока морозного,
Ни огонёчка папиросного —
Темным-темно, темным-темно.

Светлый инок стоял у реки
С горстью обережной ежевики
И смотрел, как играют мальки,
Как струятся закатные блики.

Пестерь лыковый, бадик в пыли
Говорили о дальней дороге,
И цветы, что у речки цвели,
Молча кланялись иноку в ноги.

Неизвестно, откуда он шёл
И нашёл ли заветное место,
Только было ему хорошо
И спокойно, как в час благовеста.

И всего-то осталось пути —
Вдоль реки да на горку подняться,
Ан не мог от воды отойти,
В благодати хотел настояться,

Наглядеться, наслушаться всласть
Птичьих жалоб из розовой ельни,
Прежде чем к Иисусу припасть
В тишине монастырской молельни.

…Инок светлый в небесном краю
Собеседует с божьей коровкой,
А святую деревню мою
И поныне зовут Иноковкой.

За привычку расшатывать стул
Получала и я подзашлык,
Так мой дед называл подзатыльник —
Воспитательный свой аргумент.
– Не тетёшкай на лытке чертей!
Не части! Не болтайся под носом! —
Расповадилась дурочкой рость
Затюремщице Маньке в догонку!

Манькой звали пропащую дочь
Деда Карпа из дальней родни…
Девка что-то украла в колхозе
И её затянула тюрьма.
Дед Карпушка с его бородой,
Что лопатой на грудь повисала,
Прозывался в селе Карлой Марксой…
Смех и только! —
В онучах, в лаптях…

Отличилась и я: старика
Дедом Карлой окликнула в шутку…
Подзашлык – справедливое дело! —
Тут же щёлкнул по глупой башке.
– В затюремщицы хочешь? В бандитки?
В кочегарки?
А ну-ка моркву
Отправляйся полоть в огород!
Не девчонка – тяпина пустая…

Разобидевшись,
Острым ножом
На приступке я резала «ТАНЯ»…
Никого, никого не люблю!
Дед Карпушка им, видно, роднее…

Но любовь не обманешь!
Душа
Понимала верней головы,
Что и любят они, и жалеют,
И яичко в золе испекут, —
Что считалось прощеньем и лаской.

Дорогие мои, дорогие,
В затюремщицы я не пошла,
От сумы зареклась,
Но привычка
Сохранилась – расшатывать стулья
И тетёшкать чертей на ноге…
То-то ночью коленки нудят,
Словно бесы их крутят в отместку
За мою спотыкливую жизнь.
Вот что значит – не слушаться деда!

Янтарный закат августовского дня,
Батистовым сном убаюкай меня,
Листвой и цветами осыпь мои веки
Откликнись на голос любовной тоски,
Кувшинками вышей прохладу реки,
Останься как есть, благодатным навеки!

В государстве моих сорняков
Процветает анархия лета:
Петушится татарник в канаве,
Взбунтовался осот у скамьи,
Повилика юлит, как медянка —
Ядовитого жёлтого цвета,
Повитель в граммофончики дует,
Оплетая ромашки мои.

В государстве сплошных сорняков
Я – единственная королева:
Иль татарник серпом порубать,
Иль осот извести на корню,
Или выжечь огнём повилику,
Или тяпкой направо-налево
Обезглавить бодяк неуёмный,
Пропуская ромашки к плетню?

В государстве дурных сорняков
Жить в смиренье никто не приучен —
Все цветут, и плодятся, и лезут
Без поклона ко мне на крыльцо,
А ромашка стоит в стороне —
Граммофончик на лоб нахлобучен, —
О крестьянка моя, что ж ты прячешь
Измождённое жаждой лицо?

Боже, как государства похожи!

Сенокосный, рыжий, пасечный —
Зосима зеленоокий
Хуторянке —
Гостье праздничной —
Земляникой мажет щёки,

Сыплет солнце, словно денежку,
Локотки травой щекочет, —
То-то ветреная девушка,
В сено падая, хохочет.